Крышка шкатулки захлопнулась с резким хлопком, и все вздрогнули. Стево подумал, что нервы становятся тонкими, так и до беды недалеко. Известно, беда ходит тихо, но душа её чует, вот и томится раньше времени.
Знаки подаёт.
Жандармы под ворчание старшего удалились, служек отпустили сворачивать утварь, а Стево пригласил спутников, включая Тома, запуганного и затравленного, будто готового сознаться во всех грехах мира, на рюмочку черешневой наливки. В его кибитке просторно и чисто, Вайолка старалась.
— Сейчас опрокинем, и мы искать пойдём. А вы двое, — кивнул он в сторону Камелии и горбуна Ромэла. — Здесь будьте, слушайте, чего скажут, за служками смотрите, чтобы не разбежались и лошадей кормили. Лошади самое важное, без них далеко не убежишь.
— А что же ты красавицу свою искать не спешишь? — улыбнулась Камелия, показав белые, красивые зубы. Улыбка наглая, глаза смотрят и сказать хотят: красавиц на свете много, я всё понимаю. — Не тревожишься, что потерялись они?
— Петру её не оставит, — Стево было неприятно это обвинение. Он не обязан объясняться перед командой, он вожак, ему видней. Но тут захотелось сказать, чтобы никто, даже эта ведьма, не видевшая будущего чётко, не усомнилась в его чувствах.
Объяснять, что Вайю он сам дал распоряжение спрятать, не собирался, но кое-что им знать следовало. Чтобы поняли: без неё не уедут из Арад. Скорее Стево Инквизитору всех сдаст, но не Вайю. Или не всех.
— Обговорить кое-что надо. Дева умерла не просто так.
— Не просто, — глухо поддакнул Вэли. Любил этот сукин сын оставлять последнюю точку за собой. Пусть его, пока он думает, что теневой генерал, будет предан делу.
— Темно стало, когда вы выступали, я аж подумал, что лампы погаснут, — горбун, всегда молчаливый, кроткий и добрый для того, кто обижен судьбой, всё потому что умом слабоват, поднял маленькую голову и преданно посмотрел на Стево.
Пришлось подавить в себе желание погладить его по голове, как больную собаку, прибившуюся к каравану, которая настолько жалкая, что рука прогнать не поднимается. Глаза у горбуна были такими выразительными и красивыми, словно с другого лица сняты.
Но сейчас не это поразило Стево. Ромэл, жалкий уродец и дурак, говорил редко, чушь в основном, но иногда подмечал то, что у остальных мимо носа проскальзывало.