— Да, это точно 228 (прим. статья Уголовного кодекса России, предполагающая наказание за хранение и распространение наркотиков). Не меньше шести, но не больше пятнадцати, — усмехается мрачно, — успеешь выйти, красотка, до пенсии. Правда, такого ангелочка на зоне быстренько в грязь окунут…
Это они о чем сейчас? О годах в тюрьме?! Я в ужасе мотаю головой, автоматически пятясь назад. Все это время зажатая в моей руке бутылка коньяка падает на пол и расплывается рыже-прозрачной вонючей лужей.
Что это вообще за кошмар? Может, это розыгрыш?
— Дай-ка мы и тебя проверим, красавица! Кто знает, где ты еще что решила провести… Раздевайся… — говорит мне толстая гадкая баба, которая стоит ближе ко мне.
В ее глазах я читаю смесь презрения и даже ненависти. Она ненавидит сейчас меня за то, что я моложе и симпатичнее или потому, что в ее голове уже преступница…Она еще в зале на меня так смотрела, что хотелось провалиться под землю…
— В смысле, раздеваться?
Вторая хмыкает.
— Так, как ты перед своими еб…рами раздеваешься, давай быстрее, или, может, тебе показать? Артур, покажи даме, как раздеться.
— Нет! Не трогайте! — закрываюсь я, вытягивая руки, уже вся трясясь, начинаю стаскивать с себя одежду. Не верю в происходящее. Кисти дрожат. Щеки горят. Остаюсь в одном белье. Меня мутит от бьющего в нос терпкого запаха алкоголя на полу.
— Дальше! — приказывает толстая.
— В смысле?
— В смысле все с себя сняла, как иначе нам тебя проверять?
Я не выдерживаю, губы начинают дрожать. Стаскиваю трусы и лифчик. Хватаю свою толстовку с пола, пытаюсь нелепо прикрыться.
— Иди-ка сюда, красавица, к столу, — говорит плотоядная гадина, натягивая на руку резиновую перчатку.
— А дай-ка я сам такую красотку пощупаю, — слышу гадко-возбужденный голос мужика, — сам проверю, что где она может прятать...
Меня сейчас вырвет от ужаса, унижения и отвращения. Просто вырвет.
Прижимаюсь спиной к холодной стене, отступать уже некуда. Господи, как со мной такое вообще могло приключиться. Что это вообще за кошмар?
Одна из них бесцеремонно тянет меня за локоть к столу, почти швыряет на него, нагибает — и я оказываюсь совершенно голой, повернутой к ним задом. Щеки горят унижением, страхом, ужасом…
В дверь сильно стучат, не для разрешения, скорее для информирования. Не дожидаясь реакции моих экзекуторов, она тут же распахивается настежь.