Этот букет ударил по моему обонянию,
привыкшему к тонким ароматам тимьяна и трюфельного масла, с силой
кувалды. Мой желудок, пустой и съежившийся до размера грецкого
ореха, свело болезненным спазмом.
Глаза, привыкнув к полумраку,
различили детали. Длинное, низкое помещение, похожее на барак или
казарму. Вдоль стен в два яруса шли грубо сколоченные нары. На них,
словно личинки в коконах, ворочались серые, бесформенные тела,
укрытые рваными, засаленными одеялами.
Воздух сотрясал разномастный храп:
один был влажным, булькающим, словно человек тонул во сне; другой —
высоким, свистящим, как будто воздух с трудом прорывался сквозь
сжатое горло; третий — низким, утробным, похожим на предсмертный
хрип. Кто-то рядом надсадно кашлял глубоким кашлем больного
человека.
Это не больница и не тюрьма моего
мира. В моем мире тюрьмы лучше, чем этот сарай.
Я стоял, шатаясь, и мой взгляд, до
этого затуманенный болью и шоком от осознания чужого тела, начал
жадно впитывать детали, пытаясь найти хоть какую-то зацепку, хоть
что-то знакомое. Мозг, привыкший к анализу и систематизации,
заработал на автопилоте, каталогизируя окружающую
реальность.
Дерево. Грубо отесанное,
потемневшее, с торчащими занозами. Из него были сделаны уродливые,
многоярусные нары.
Железо. Ржавые железные полосы на
единственной двери, грубые петли, цепи, на которых, должно быть,
висели котлы.
Медь. Тусклый, позеленевший от
времени медный умывальник в углу, над бочкой с мутной водой. Ткань
грубого плетения. Мешковина, из которой была сшита моя одежда и
одежда этих спящих людей, без единой пуговицы, лишь на грубых
тесемках.
Глина. Щербатые миски, сваленные в
углу.
Я инстинктивно искал другое. Искал
отблеск пластика, самый дешевый и вездесущий материал моего мира.
Искал хоть один электрический провод, тянущийся по стене, хоть одну
лампочку, но источником тусклого, дрожащего света была лишь
масляная лампа в дальнем конце помещения, чадящая и
распространяющая слабый запах горелого жира.
Никаких стандартных винтов, никакой
заводской штамповки, никакой пластмассы. Ни грамма пластика, ни
одного провода, ни одной детали из XXI века.
Осознание начало медленно
оформляться в леденящую догадку. Это не просто чужая страна или
какая-то изолированная община отшельников, а другая
эпоха.
Мой разум лихорадочно перебирал
исторические периоды из школьных и университетских курсов.
Ренессанс? Нет, слишком грязно, слишком грубо. Новое время?
Исключено. Это было что-то гораздо более раннее, архаичное.
Первобытное по своей сути.