С неимоверным усилием воли я
заставил себя разлепить веки, тяжелые, словно на них кто-то положил
медные монеты, отправив меня в последнее путешествие с
Хароном.
Первое, что увидел — грубо
отесанные, серые от времени доски в паре сантиметров от своего
лица. Я лежал на боку, на чем-то твердом и колючем, что впивалось в
кожу, вызывая желание почесаться.
Попытался перевернуться на спину, и
тело откликнулось такой чудовищной слабостью, что у меня потемнело
в глазах, и комната качнулась, как палуба корабля в шторм. Я замер,
пытаясь отдышаться, и опустил взгляд на свои руки, которые
рефлекторно подтянул к груди.
Это были не мои руки.
Ужас начал медленно подниматься из
глубин живота, затапливая сознание. Это был не страх смерти, а
страх потери себя. Мои руки были картой моей жизни. Широкая ладонь,
сильные пальцы, привыкшие к рукояти тяжелого шеф-ножа. Я помнил
каждый шрам на них.
На указательном пальце левой руки, —
длинный, чуть кривоватый, от японской мандолины, когда я в спешке
готовил овощной террин.
Бледные отметины на костяшках правой
— память об ожогах о края печи, когда я доставал противень с
бриошью. Мозоль на большом пальце, набитая за годы работы с ножом.
Это были руки творца, руки шеф-повара.
Руки, которые я видел сейчас, были
похожи на уродливую насмешку. Тонкие, как птичьи лапки, кисти с
хрупкими на вид пальцами. Ногти обломаны, с траурной черной каймой
въевшейся грязи. Кожа, серая и нездоровая, покрыта мелкими
царапинами и свежими, лиловыми синяками. Я сжал и разжал пальцы.
Они двигались, но с какой-то неохотой, словно принадлежали
марионетке.
Далее опустил взгляд на свое тело.
Худая грудная клетка, на которой выпирали ребра, как обручи на
пустой бочке. Острые, торчащие ключицы. Впалый живот, прилипший к
позвоночнику. Это тело было истощено до предела, до состояния,
которое в медицине называют кахексия.
Это не я. Это не может быть
мной.
Мысли метались в панике. Взрыв…
контузия… полевой госпиталь? Может, я в плену? В тюрьме? Но ни одна
из этих версий, даже самая дикая, не объясняла главного — чужого
тела. Кома? Галлюцинации после взрыва? Последний предсмертный бред
угасающего сознания?
Я заставил себя поднять голову и
осмотреться. Когда первый шок отступил, на меня обрушился
окружающий мир. Вернее, его запах.
Смрад.
Не просто отсутствие чистоты, а
концентрированная, густая эссенция человеческого упадка. Кислый,
едкий дух немытого тела, смешанный с резкой, тошнотворной вонью
перегара. Сырая затхлость соломы, которая служила здесь
матрасами.