Насчет четверти часа Николенька погорячился. До улицы
Маросейки, где располагалась женская гимназия, в которой
служил дядя Николеньки Василий Петрович, идти было никак
не меньше получаса. Причем быстрым шагом. А вот быстрого
как раз и не получилось. Спутники Николеньки
останавливались на каждом углу, глазея на самые
обыкновенные вещи. Ваня снимал на свою чудесную пластинку все
что ни попадя: извозчиков, прохожих, вывески магазинов, даже
полосатую будку со шлагбаумом, возле которой маялся
от безделья пропылившийся рядовой гарнизонного полка. Олег
Иванович не отставал от сына, так что расстояние, которое
Николка пробегал в иной день минут за двадцать, пришлось
преодолевать почти час.
А у гостей из двадцать первого века разбегались
глаза. Вокруг них оживали фотографии из старых фотоальбомов,
и путешественникам хотелось впитать то, что творилось вокруг,
не упуская ни одной мелочи; запоминать —
и фиксировать, фиксировать, фиксировать. Вот, например,
магазинчик: судя по вывеске — канцелярские принадлежности
и бумага; а кто знает, что за раритеты скрываются
за его скромной вывеской? В этом веке пишут если
и не гусиными пеньями, то уж наверняка древними
чернильными ручками, которые всякий раз надо окунать в смешную
чернильницу-непроливашку, аккуратно промокая каждый раз
расплывающиеся фиолетовые строчки. А улицы — как же
они изменились за эти сто тридцать лет! Взгляд Олега Ивановича
выхватывал из общей чужой картины лишь отдельные знакомые
здания. Он вроде бы узнавал очертания московских
переулков — знакомых, но ставших в одночасье
другими. А стоило повернуть за угол — и целый
переулок улыбался гостям из двадцать первого века чередой
фасадов, почти не изменившихся за эти столь безжалостные
к московской архитектуре сто тридцать лет…
Путешественники, в свою очередь, вызывали на здешних
улицах изрядный интерес. Извозчики, проезжая мимо, удивленно
щелкали языками. Приличные прохожие исподволь бросали
любопытствующие взгляды, тактично отворачиваясь, если случалось
встретиться глазами с кем-то из странных чужаков.
А вот уличные зеваки не считали нужным скрывать
любопытства — вон из двери мелочной лавочки высунулся
ражий веснушчатый детина, да так вытаращился на необычных
гостей первопрестольной, что даже картуз в пыль уронил…
Гимназия для девочек, в которой преподавал словесность дядя
Николеньки, была основана в одна тысяча восемьсот восемьдесят
четвертом году при Доме воспитания для детей-сирот офицеров,
погибших в русско-турецкой войне. Дочка Василия Петровича,
кузина Николеньки миловидная Марина, с которой Ваня уже успел
познакомиться, тоже училась в этом заведении. Девочка
не относилась к офицерским сиротам, но место ей
предоставили как дочери преподавателя. Николка не раз бывал
в дядиной гимназии и даже участвовал в спектаклях,
которые ставили воспитанницы. Так что мальчик уверенно кивнул
швейцару, сторожившему тяжелые двери дома на Маросейке,
и запросто прошел внутрь. Олег Иванович и Ваня
проследовали за ним, испытывая легкую неуверенность, —
кто их знает, здешние порядки? В гимназиях двадцать первого
века — да что там, даже в обычных школах —
давным-давно были введены магнитные пропуска; охрана нипочем
не пропустила бы в здание постороннего взрослого,
хотя бы и в сопровождении сына одного
из педагогов.