В доме моего мужа полупрозрачных чашечек из самого изысканного фарфора не было. Как не было и молочников, сахарниц, изящных ложечек и тарелок с крохотными, всего на один укус, пирожными.
На вопрос о чае Лаэрт лишь мотнул головой куда-то в сторону буйных зеленых зарослей. Решив не задавать больше вопросов, я послушно порылась в траве в поисках банки чая. Не очень понятно, зачем он хранит его тут, но, должно быть, в этом есть какой-то свой смысл.
– Что ты делаешь? – поинтересовался Лаэрт. Шестым чувством я ощущала, что он надо мной насмехается, но пока не могла понять причину.
– Ищу чай, – коротко ответила я, не отвлекаясь от своего занятия.
Оказалось, что под чаем подразумевалась та самая трава, на которую мне указали.
– Это мята. А вон там растет ромашка, если желаешь.
– О! – растерянно пробормотала я, чувствуя, как полыхают уши и шея. – Понятно. Я.. конечно. Мята. Сейчас.
Чай он самолично заварил прямо в кружках, видимо, окончательно убедившись в моей полной непригодности. Я неловко топталась рядом, пока не получила краткое указание сесть и приступать к завтраку. Проще не стало, потому что я просто-напросто не знала, куда полагается сесть. На траву, как во время пикника? Стоит ли мне принести плед или покрывало? А может, подразумевается, что сидеть мы будем на стульях из кухни? Мне их принести? Не догадывавшийся о моих мучениях муж преспокойно вручил мне кружку в горошек и уселся на бревно, лежащее недалеко от очага. Помявшись, я устроилась рядом.
Если бы я не решила больше не плакать, непременно разревелась бы. Все вокруг такое непонятное и чужое. Я даже позавтракать спокойно не могу, непременно возникает огромное количество вопросов и сложностей.
– Спасибо, – вспомнила, наконец, о вежливости я.
Завтрак представлял собой сухари, вишневое варенье, поданное в той самой темной пыльной банке, и горшочек с топленым маслом. Все это мой муж выложил на большой поднос из некрашеного дерева.
Еда оказалась неожиданно вкусной. Я макала сухари в варенье и глотала, почти не жуя, запивая горячим мятным чаем. Опомнилась я лишь, когда на подносе сиротливо лежал один-единственный сухарик. Бросив на него алчный взгляд, я обратила свое внимание на остатки чая.
– Бери, – предложил Лаэрт.
Вежливый отказ замер на моих губах. Я совершенно точно собиралась отказаться, потому что брать последнее это невежливо, особенно, учитывая, что я съела большую часть того, что было на столе. Вместо этого я пробормотала торопливую благодарность и впилась зубами в твердый, но такой вкусный сухарь.