Она вообще не понимает, что натворила?
— Белла! Живо спускайся! — доносится грозный голос мачехи, и при всём желании сейчас забиться в угол я вынуждена подчиниться.
Понятия не имею, как я буду держать сегодня лицо. Перед кем? Зачем? Я даже думать об этом не хочу. Мне просто плохо, и становится ещё хуже, когда в карете напротив себя обнаруживаю сестрицу, которая не скрывает довольства от мелкой пакости.
Мелкой ли?
— Мам, надо было пригласить женщин из салона. Её же испугаются, — выдаёт сестрёнка, пытаясь меня уколоть посильнее.
И если безразличие мачехи мне понятно, то молчание отца и его решение сделать вид, что ничего и никогда не происходит, меня убивает. Он разворачивает очередную газету и читает её всё это время, что едет, покачиваясь, наша карета.
Обычно я люблю смотреть в окно, чтобы полюбоваться городской жизнью, посчитать красные черепичные крыши, понаблюдать за людьми. Но сегодня я гляжу туда, только чтобы не сорваться на Стейшу, потому что если я предъявлю что-то любимой дочке этой семьи, то крайней всё равно останусь я.
Так было всегда. За разбитую Стейшей вазу, за разлитые ею чернила наказание получала я, потому что не приглядела за сестрёнкой. Я ведь на год старше. Хотя из-за болезни в раннем детстве, я как раз потеряла год, потому мы со Стейшей всему учились вместе. Потому мне никогда не была понятна политика мачехи, а отец, конечно же, не вмешивался.
Даже когда Стейша с психу решила запульнуть в меня утюгом, испортив дверь и паркет на полу, наказали опять меня. Я её спровоцировала — так сказала мачеха и наказала меня, а отец…
Вздыхаю, стараясь не думать о том, чьей любви мне не дано было познать.
Я нашла своё утешение в незнакомом мальчишке, что когда-то не дал мне отчаяться, но сегодня он показал своё истинное лицо.
— Белла, глаза! — рявкает миссис Румаш, когда я закусываю губу до боли. — Да что с тобой, гоблины дери?
— Над ней в академии потешались, — произносит быстрее меня Стейша.
— И что? Возьми себя в руки! — велит женщина. — Когда ревёшь, ты ещё страшнее. Хватит. Ради богов, Люрас, хоть ты ей скажи!
— Угу, — только и мычит отец, делая вид, что наши дела его не касаются.
Мачеха фыркает, и последние несколько минут мы едем молча, а потом выходим у порога огромного особняка с белыми стенами. Он раза в два больше нашего и намного красивей. А сад здесь какой: кусты в форме драконов, клубмы пестрящие алым и желтым цветом, белая беседка и даже качели.