— Даже так... — протянул Ингар, неожиданно оказываясь рядом и разворачивая меня к себе. — Смею надеяться, отвернулась ты не потому, что я тебе неприятен.
Захотелось взвыть, но я отчаянно продолжала краснеть, смущаясь еще больше, и лишь покачала в ответ головой, не желая лгать и сгорая от желания прикоснуться к этому наглому своевольному незнакомцу. Когда он рядом, все плохие и негативные воспоминания тают, как утренний туман, забываются.
Что со мной происходит? Он околдовал? Или я случайно влюбилась в первого встречного? Но так ведь не бывает!
Ингар коснулся моего подбородка, заглянул в глаза.
Взгляд по-прежнему был пронзительным, чарующим, как мгла. Только заманит она да погубит. Слишком уж обманчива ее ласка. На губах Ингара скользнула шальная, легкая и несвойственная ему улыбка. И до безумия вдруг захотелось опробовать ее на вкус. Сладкая ли?
Тряхнула головой, прогоняя наваждение. Придет же в голову! Проклятый адреналин!
— Только поплаваем, — строго сказала я, но голос был похож на комариный писк.
— Испугана, растеряна, хочешь поцеловать...
Это он как все узнал?
— Магия? — шепотом уточнила я.
— Говорящий взгляд, Яна. Да и отвернулась не потому, что смотреть не желаешь. Скорее, наоборот... Мужчины, полагаю, у тебя еще не было. Смущение, кстати, воспламеняет меня не меньше.
И не дав опомниться, подхватил на руки и понес к воде.
— Заметь, я берегу твой взор от непристойного зрелища, — хмыкнул он, окончательно разрушая неловкость, что между нами возникла.
— Это какого же? — не утерпела я, начиная злиться.
— Штаны все еще на мне. Но если попробуешь сделать глупость...
Мысли снова разбежались суматошными птицами, а через мгновение из груди вышибло весь воздух, потому что этот... этот... опустил меня в воду, а я зацепилась за острый камень, чувствуя, как по руке разливается боль.
— Ты... ты... злодей! — выпалила я, выныривая, и жалобно всхлипнула.
Ладонь саднило, жгло, будто в огне горела. Невыносимо почему-то, на грани крика, хотя рана небольшая.
— Знал бы отец, на что я трачу силу...
Ингар покачал головой, притянул к себе, поднес порезанную ладонь к губам и, глядя в глаза, поцеловал рану. По ней побежал черный огонь, но не обжигая, а лаская и исцеляя.
Руку, на которую я теперь пялилась, мужчина выпустил, стянул шнурок, что связывал его волосы, и опять же спокойно-преспокойно, словно ничего не произошло, заявил: