Я сделал шаг ближе, мой голос из делового стал тихим и
жёстким.
— Вам угрожали люди Медведева?
Вопрос, заданный в лоб, заставил Феофана вздрогнуть. Он вскинул
на меня испуганный взгляд, в котором читалось всё. Он был
пойман.
Вопрос повис в горьком, пропитанном дымом воздухе, острый и
холодный, как осколок льда. Феофан вздрогнул, словно от удара. Его
уверенность, напускная хмурость — всё это осыпалось, как труха,
оставив лишь наготу животного страха. Он бросил затравленный взгляд
на своих людей, затем на меня, на блестящую горку серебра на пне, и
наконец, сломался.
— Пойдём, боярич, — глухо пробормотал он, отводя глаза. — Не
здесь.
Он, сгорбившись, повёл меня в сторону, подальше от дымящих
курганов и любопытных, испуганных взглядов других углежогов, к
самому краю поляны, где лес снова вступал в свои права. Тихон
остался стоять у пня с серебром, его фигура была напряжена, как
натянутая тетива.
Мы остановились под тенью старой, корявой ели. Феофан долго
молчал, сдирая с коры куски лишайника.
— Были они здесь, — наконец выдавил он, и его голос был тихим и
полным безнадёги. — Несколько дней назад. Управляющий ваш,
Григорий, с дюжиной охранников. Приехали не как воры, не как
разбойники. С улыбочкой приехали. С «добрым предложением».
Он усмехнулся безрадостной, кривой усмешкой.
— Они не угрожали, боярич, нет. Они куда хитрее. Он сказал, что
господин его, боярин Медведев, дюже беспокоится о нас, простых
работниках. Сказал, что хочет поддержать наше ремесло. И предложил
сделку, от которой, как он выразился, дурак только откажется.
Старик замолчал, тяжело вздохнув.
— Они предложили выкупить у нас весь уголь, — продолжил он. —
Весь, до последней щепки. И не по рыночной цене, а выше. Дали
задаток, заключили уговор, всё как положено. Эксклюзивный контракт,
как он это назвал.
В голове мгновенно сложился пазл. Это было гениально в своей
подлости. Не грубая сила, а экономическое удушение, прикрытое
видимостью законной сделки.
— А в чём же подвох, Феофан? — спросил я, хотя уже знал
ответ.
Старый углежог поднял на меня свои выцветшие, полные отчаяния
глаза.
— А подвох был в одном маленьком условии, которое он озвучил уже
после того, как мы взяли серебро, — сказал он. — Если хоть одна
головня, хоть горсть угольной пыли будет продана вам, бояричу
Волконскому, то наш уговор будет считаться нарушенным. И тогда, —
Феофан сглотнул, — он сказал, что боярин Медведев будет вынужден
сообщить княжескому лесничему, что мы, оказывается, валим лес в
княжеских угодьях самовольно. Что все наши печи — незаконны. Он
пригрозил, что их разрушат, а нас самих объявят вне закона и вышлют
из этих земель. С семьями. С детьми.