чья я девочка? Они же обожали это делать. Клеймить своих баб. Ставить на них штамп собственности.
Черт, Маша.
Мне было больно, и я была к нему несправедлива. Я зажмурилась и поспешно провела ладонью по глазам. Хотелось накрыться с головой одеялом и просто исчезнуть. Раствориться. Перенестись куда-нибудь за тысячу километров отсюда, где меня никто не знает и где нет ни ФСБ, ни Громова, ни бандитов. Никого.
Я сдавленно застонала, укусив одеяло, чтобы не перебудить храпевших соседей по плацкарту. Если бы я знала, как далеко это зайдет, я бы сбежала от него при первой же возможности. Когда был идеальный момент?
Наверное, то самое утро, когда я села в одну машину с ним и Гордеем, а ее попытались потом расстрелять. Тогда была пройдена моя личная точка невозврата. Та перестрелка и случившееся на даче – убийство его друга и подельника – перевернули мою жизнь, но также крепко-накрепко связали меня с Громовым. Наверное, я могла уйти до того дня и вернуться к своей мирной, скучной жизни. Но после вернуться уже не получилось бы. Это проклятое убийство всплыло бы так или иначе, и потянуло бы за собой столько событий...
Почти так и случилось в итоге.
В основе наших с ним отношений лежало бог-знает-что. Я спасла его сына и убила его друга. Он отмазывал меня от ментов. Чтобы, в том числе, прикрыть и свою жопу. Какой-то бесконечный круговорот грязи и мерзости, и подлости. Крови и мертвых людей.
Все было неправильно с самого начала. С самого начала все было обречено на провал. Мы не должны были встретиться, наши пути не должны были пересечься. В иных обстоятельствах мы никогда в жизни не оказались бы вместе в одном помещении. Наши отношения были неправильными. Искусственными. Вызванными внешними обстоятельствами.
Громов не мог в меня влюбиться. Такие, как он, не влюбляются в таких, как я. Ему в голову ударил адреналин и стресс и, может, даже страх, и эта жгучая смесь вылилась в извращенное подобие любви.
Только это была не она. А я, наивная дура, позволила себя обмануть. И была рада обмануться.
А сейчас Громов наверняка очнулся от этого наваждения. Побесился, наверное, в первый день. Может, побил кулаком стену, или растратил весь магазин пистолета, стреляя по вазам. Но потом переспал с этим со всем, перешагнул и забыл. И уже живет дальше. Потому что вырвался из этой липкой паутины взаимных долгов и взаимных секретов, когда раз за разом обстоятельства сталкивали нас лбами, и выбора, в общем-то, никакого не было.