— Что с тобой не так? — смотрю на Гордея.
И если он может меня заткнуть, отодвинуть в сторону, когда ему не хочется говорить, то я лишена такой силы.
У меня не выйдет его просто выгнать. Он просто положит на мое требование большой и толстый.
— Это с тобой что-то не так… — глухо отзывается он.
Какой внимательный козел.
А с ним рядом еще и Пастухов, который тоже не уйдет, пока не нажрется грязи. О, вот он точно будет в восторге от того, что Славик снимал невестку на скрытую камеру.
— Я повторяю, — недобро щурюсь. — Я в порядке и хочу побыть одна. Это так сложно?
А женщина в нашем мире не имеет права побыть одна. Это мужики у нас могут требовать того, чтобы их не трогали, а мы — нет.
— Ладно его, — Пастух фыркает, — но меня-то за идиота не держи, дорогуша.
Я перевожу на него взгляд, и он замолкает, подозрительно прищурившись.
— Задержался я, кажись, — понижает голос, не отводя от меня взгляда. Тяжело поднимается, — нет, не полезу я к тебе, Лиля. Что-то там у тебя… — он вытирает лоб ладонью, — что-то… не хочу даже знать…
Видимо взгляд у меня вышел очень говорящим и многозначительным, раз наглый толстяк решил, что ему пора валить.
Ну, хоть он не совсем тупой.
Разворачивается и плетется прочь, покачиваяюсь из стороны в сторону:
— Ну его… Ну его… Задержался… И зря…
Оглядывается на меня и медленно моргает, шепнув:
— Резко стало не до смехуечков.
Пастухов скрывается на лестнице, а Гордей, отодвинув меня в сторону, заходит в кабинет. Недоуменно озирается по сторонам поисках причины, из-за которой он уловил во мне тревогу, и оборачивается на меня.
Я успела спрятать папку в сейф, быстро и бесшумно прибраться.
Щурится.
Я скрещиваю руки на груди и вскидываю бровь, пряча за надменностью отвращение, которой пожирает меня изнутри.
— Что не так? — хрипит он.
— Все так.
— Не юли. Что с тобой?
— Тебе покурить не надо? Побыть одному? А еще тебе не мешало проспаться.
— Что-то не так.
— Все так. Я, как и ты, имею право запереться одна и подумать.
— Над чем? — Гордея покачивает, но он не отводит от меня горящих, как в лихорадке, глаз.
— Над смертью твоего отца, над твоей изменой, над беременностью Верочки и нашем скором разводе, — твердо чеканю каждый слог, скрывая в пренебрежительном тоне липкую грязь.
Гордей молчит, и через несколько секунд тяжелого мыслительного процесса в пьяном мозге, выдает итог: