И продолжая язвить, они шумно удалились. Вскоре на улице послышались недовольные голоса, и снова стало тихо.
— Почему они ушли? — одними губами спросил Эрнальд.
— Боятся, — пожал плечами Тамаш, — спящего скрутить — это тебе не гоняться по ночам за проклятыми. К тому же праздник у них сегодня.
— И что теперь делать?
— Спустимся обратно и выйдем потихоньку, — снова пожал плечами лекарь, — никто все равно ей не поверил.
Выждав для верности еще немного, они поднялись до конька и уселись верхом. В это время снизу снова послышался шум, и из окна внезапно заструился теплый свет. Тамаш с Эрнальдом застыли. Снизу забубнил недовольный мужской голос. Затем что-то увесисто стукнуло. Послышался скрежет. И в сопровождении громкого сопения из окна медленно показалась тяжелая дубовая рама. Когда рама перевалилась на черепицу, в проеме показались две руки, поправили раму, притерли ее в глубокий паз и с силой дернули вниз, вгоняя вровень с крышей. После чего звуки затихли, и на крыше воцарилась темнота.
Ночь близилась к концу, усталые звезды тускнели, спеша укрыться в ускользающей темноте, а дыхание рассвета уже ощущалось невесомой пеленой на восточном крае неба. Далеко на северо-западе небо расчертили две упавшие звезды.
— Что теперь? — шепотом спросил Эрнальд.
Тамаш внимательно осмотрелся: в саду, среди раскидистых яблонь, ярдах в трех от дома росла высоченная старая липа. Ее ветви тихонько шуршали по крыше свежей листвой и уже начинали распространять тот особенный сладкий аромат, которым окутывается северный край в начале лета. Но липа стояла слишком далеко, и ветви, нависающие над черепицей, были слишком тонкими, чтобы выдержать взрослого мужчину. Тамаш с сожалением отбросил эту идею и продолжил осматриваться. Соседние дома, куда более низкие, чем внушительный особняк вдовы, были оснащены по углам выступающими трубами. Каждый дом имел водосточный желоб вдоль крыши и выходящую на ярд-полтора от стены водоотводную трубу. Он осмотрел свою крышу и с радостью понял, что и в доме Сесилии позаботились об отведении дождевой воды, а каменные желоба, в которые упиралась черепица, заканчиваются мощными железными трубами, ярда на два, не меньше, отходящими от углов дома с трех сторон, четвертый же угол терялся в густых ветвях липы.
Тамаш махнул рукой и начал спускаться в сторону дерева, где с облегчением обнаружил четвертую трубу. Он ухватился покрепче, перекинул через нее ноги и, повиснув вниз спиной, потихоньку двинулся дальше. Труба неприятно покачивалась, но Тамаш продолжал ползти, пока не оказался у сливного отверстия. Скудный предутренний свет не давал как следует разглядеть, за что можно ухватиться, и Тамаш, покрепче стиснув трубу коленями, отпустил руки и зашарил по сторонам, надеясь поймать сук потолще. Труба нехорошо поскрипывала, мышцы быстро свело от напряжения, а толстые сучья все никак не попадались. Тамаш в отчаянном усилии вытянулся, насколько мог, и наконец ощутил под пальцами крепкий сук. Он облегченно выдохнул и осторожно перебрался на дерево. Отдышавшись, он шепотом велел Эрнальду следовать за ним, но, когда юноша дополз до конца трубы, оказалось, что из-за разницы в росте ему никак не дотянуться до надежной опоры. Тамаш подполз обратно и шепотом скомандовал: