Гад. Какой же он гад.
– Пусти, сволочь!
Неожиданно Рэм слушается и ставит меня на ноги. Неужели проняло?
Черта-с два. Его ничто не пробивает.
Вместо того, чтобы отпустить, он кладет обжигающе горячую руку мне шею и опять на мгновение отбирает мой пульс. Черт-черт-черт. Держать лицо! Не таять, не растекаться! Нечего тешить самолюбие подлеца.
За минуту, которую я трачу на то, чтобы взять себя в руки, Рэм накидывает на меня мой тренч и притягивает к себе.
– Соня, хорош! – рявкает он, и я вижу, как играют желваки на скулах.
Чего он бесится? Это я жертва бесправия и грубой силы. Что ему не так? Не нравится, что я больше не заглядываю преданно в глаза?
Почти скрипит зубами. Брови чуть ли не сходятся над свирепым взглядом.
Желание разгладить напряженную складку у рта такое острое, болезненное, что почти невозможно терпеть.
Больше всего меня сейчас ранит, что глубоко внутри я упиваюсь этим проявлением внимания. Все отравляет только понимание, что причина не в чувствах, а в его задетой самцовости, желании самоутвердиться.
Невыносимо вот так стоять под светом фонаря у пустой проезжей части, когда он почти обнимает меня. Держит крепко, почти как когда-то.
Только все.
Мы больше не Шерлок Холмс и доктор Ватсон. Мы Рики-тики-тави и змей. И змеиная натура не у меня.
И это больно.
Мне так больно, что я чуть не позволяю слезе скатиться по щеке.
Разозлившись, я со всей дури пинаю Рэма в надкостницу. Благо бутсы у меня тяжелые. Зашипев, он на секунду выпускает меня из хватки, и этого хватает, чтобы вывернуться из-под руки и рвануть в подворотню, оставляя свою сумку у него.
Пофиг. Телефон в заднем кармане. Такси вызову.
Ему же нравится таскаться к нам, так что принесет. Не переломится.
Забежав за угол, я прислоняюсь спиной к кирпичной кладке и тихарюсь, потому что рык: «Соня!» возвещает о начале погони.
Он дурак, что ли? Серьезно думает, что я вернусь?
Надо отсюда уходить. Фу, воняет тухлятиной и еще чем-то знакомым. Мерзким, сладковатым. Травяным…
– Дрон, ты глянь, какие у нас гости, – из темноты справа доносится до меня глумливый обдолбанный голос, подтверждая запоздалые подозрения.
– Ребят, вы сами по себе, я сама по себе, – дернувшись, хочу сдать назад. – Мне проблем не надо.
Но какой-то торчок оказывается ко мне ближе, чем мне кажется.
На секунду, когда он делает затяжку, в темноте вспыхивает огонек папиросы и высвечивает контуры его рожи.