— Смотри, куда прешь, — буркнул олень.
Маша осторожно обогнула его и постучала в следующую дверь. Та с пронзительным скрипом отворилась.
В небольшой приемной вздыхал над кипой бумаг древний старичок с пышной белой бородой. Его блестящая лысина отражала свет.
— Нет, ну кабачки-то вам чем не нравятся, — ворчал он себе под нос и выглядел немного сумасшедшим. — Клетчатка! Витамины! А вам лишь бы все картошку трескать, да еще и жареную, вредную. А ЖКТ? А перистальтика?
— Здравствуйте, — сказала Маша.
— Рябова, — встрепенулся он, — вот скажи мне, чем тебя кабачки не устраивают?
— Они же безвкусные, — пробормотала она озадаченно. — А вы что, меня знаете?
— А что, у Аллы Дмитриевны многим студенткам назначено? — передразнил он язвительно. — Ну вот что, девочка, завари-ка мне пока чаю, раз пришла раньше времени. Вон там под салфеткой… Да не вязаной, а вышитой! И рассказывай, рассказывай пока — что натворила, в чем провинилась.
— Я-то? — задумалась Маша, приподняла салфетку и обнаружила под ней чайник, несколько чашек и коробку с сухой ромашкой. Вода стояла в графине рядом. — Я ни в чем не виновата, наверное.
— А, значит, ябедничать пришла. Ябед я не люблю, противные они, — поделился старичок.
— А как не ябедничать, Наум Абдуллович, как не ябедничать? — раздался веселый мужской голос. — Мария, ну что вы медитируете над этим чайником? Наговор кипячения, кажется, проходят в шестом классе средней школы.
— Здравствуйте, Сергей Сергеевич, — не оборачиваясь, сказала Маша. Ага, кипяти при нем воду — а потом: «Рябова, вы что, каши мало ели? Что вы там лепечете? Говорите уверенно и четко». Сам-то он вообще умудрялся неразборчиво бормотать себе под нос, а все равно получалось, как надо.
— Виделись уже, — напомнил Дымов.
Маша налила в заварочный чайник воду из графина и сосредоточилась: главное, четко и понятно сформировать мысленный посыл, а слова или там формулы — это лишь костыли да подпорки. Каждый облачает волшебство в удобную для себя форму, но все начинается с мысли.
Бам!
Вместо кипятка в чайник плюхнулось нечто ядовитое-розовое, приторно-ароматное, покрывшее Машу с ног до головы цветочными лепестками.
Ойкнув, она отпрыгнула в сторону.
— Ах ты батюшки, — вздохнул старичок, — так я и думал. Опять Зинка со своими глупостями, мерзавка. Милая моя, ну отряхнись, что ли. Нельзя же в таком виде к Алле Дмитриевне.