Совершенно очевидно, что по правилам этикета мне нужно отойти в сторону и не терзать взглядом чужую переписку. Но вместо этого я какого-то черта вытягиваю шею и слегка наклоняюсь вправо, дабы ухватить смысл отраженной на экране смски.
Потому что ее отправителем является никто иной, как Есения Брюлова. Та самая девушка, которая утащила Рокоссовского танцевать на гала-ужине холдинга.
Любопытство овладевает мной настолько, что я не замечаю, как слишком сильно подаюсь вперед и наклоняю стакан, доверху наполненный водой. Жидкость перекатывается через стеклянный край и тонкой струйкой проливается Максиму Андреевичу на темя, нарушая безупречность его прически.
– Ой! Извините, пожалуйста! – взвизгиваю я, осознав, что только что облила босса. – Я нечаянно!
Рокоссовский не издает ни звука. Пугающе медленно проводит ладонью по голове, а затем разворачивается в кресле на сто восемьдесят градусов и вонзается в меня прямым испытующим взглядом.
– Простите, – снова пищу я. На этот раз испуганно, потому что его молчание наводит на меня ужас.
По его лбу и вискам текут прозрачные капли. Судя по всему, я умудрилась выплеснуть на босса чуть ли не треть стакана.
– Салфетки, Ева, – произносит на удивление ровным тоном. – У вас есть салфетки?
– Да-да, конечно, – отмираю. – Сейчас принесу!
Ставлю треклятый стакан на стол и подрываюсь к лежащей на диване сумочке. Достаю оттуда упаковку бумажных платочков и семеню обратно к Рокоссовскому. Он тем временем поднимается на ноги и, обогнув стол, пристально наблюдает за моей суетой.
Приближаюсь к нему и снова застываю в растерянности. Как мне быть: просто протянуть упаковку или вытереть его лицо самой? В конце концов, это по моей вине он весь мокрый…
Недолго думая, извлекаю из пачки платочек и делаю еще один робкий шаг вперед, сокращая расстояние. Передо мной проницательные синие глаза, опушенные веером темных ресниц, волевой подбородок, покрытый темной щетиной, слегка выступающие скулы и идеально прямо нос…
Ну почему он так красив? Это вообще законно?!
Между нашими лицами не больше тридцати сантиметров. Дурманящий аромат кожи Рокоссовского проникает в легкие и разгоняет пульс до двухсот. Ноги слабеют. В животе оживают бабочки.
Нерешительно протягиваю руку к его щеке, внимательно наблюдая за реакцией. Максим Андреевич не противится, позволяя мне аккуратно промакивать влагу.