— Правда? Я уже боялась, что тут вы тоже меня превзойдёте. Я, конечно, не гений, но тут умею больше вашего. Правда, предпочитаю теорию практике.
— Разве я уже в чём-то вас превзошёл? — он склоняет голову набок, и непослушная прядь щекочет щёку.
— В готовке. — Перевожу взгляд на цветы над его головой. — В вышивке — определённо. Теперь сад… Я должна была привести его в порядок. Сама.
— Вы много работаете. — Тимур приподнимает уголок рта, но так и не улыбается. — А для Марка, подозреваю, этот сад вообще мало что значит.
— А для вас? — Он не смотрит на меня — задумчивый взгляд скользит по саду, ни на чём не задерживаясь.
— Для меня, очевидно, значит слишком много.
Рассматриваю тую, которой явно больше ста лет. Наверняка Тимур провёл над обрезкой не один час. И не один день — просто я не замечала.
— Всё, что вы делаете, выходит идеально, — тяну задумчиво.
— Чтобы довести действия до идеала требуется немало усилий. Поверьте, я предпочёл бы быть обычным человеком, лишённым какой-либо гениальности.
— Удивительно, как в вас сочетаются скромность и высокомерие. — Не выдержала: снова смотрю на него. Бровь изгибается, в глазах явственно дрожит смех, хотя губы не дрогнули.
— Сложно не быть высокомерным, если ты уверен в собственных навыках, силах и опыте. Я привык трезво оценивать способности, свои и чужие. Мои превосходят большинство простых людей, даже простых военных. И непростых — тоже. Считаете, я не имею права гордиться этим? Каждая победа — моя заслуга. Каждый шрам — моя боль.
Голос звучит насмешливо, но от последней фразы будто холодный сквозняк касается кожи. Словно почувствовав перемену в настроении, Тимур качает головой:
— Идите в дом. Скоро совсем стемнеет.
***
Тимур
Сумерки опускаются на сад, потихоньку начинают петь сверчки. Поднимаю глаза к небу — там загораются первые звёзды. Сажусь на ступеньку беседки, прислоняюсь к столбу, глядя на свет в окне. Наверное, Полина что-то готовит.
В двадцать, когда ещё умел мечтать, представлял, как взрослым буду возвращаться домой с работы, а дома встретит Ира и из-за угла выскочит сын. В тридцать, когда способность мечтать окончательно атрофировалась, мог представить лишь будущее Марка и Полины, но отчего-то оно выходило смутным и неясным. Может, и правда лишился фантазии. Но иногда, замечая печальный взгляд Полины, направленный внутрь себя, понимаю — причина в другом. Марк всегда будет уезжать, она всегда будет ждать. Ничего странного и необычного, только… Подходит ли такая жизнь Полине?