Чудная бабка, видно, приметила его взгляд, нахохлилась, ворот кожуха на голову накинула и, вроде как, задремала. А Хельги разумел – сторожится чего-то, опасается. С того и хмыкнул ехидно: бабке-то нищей чего пугаться? Уж с той стороны Калинова моста ей машут, ждут к себе, а она все сладкой доли ищет, по свету бредёт.
– Хельги, – Ярун-ближник подскочил, – за Зубарями лесок есть, там заночуем. В веси я б на ночлег не встал, лихие шастают оружные до зубов. Да и людишки с опаской к нам. Тут повсюду смутьяны Хороброго.
– Добро, – кивнул Тихий. – В Зубарях снеди сторгуем, и в лесок. Ярун, ты в весь не ходи, встань поодаль. Налетят, шумнешь. С собой Звана возьми.
– Хельги, – окрикнул мужик с телеги, – я ее кормить не стану. Ехать хочет, пущай едет, а снеди не дам. Самим мало.
Тихий собрался ответить жадному, а бабка его опередила:
– Свое у меня, – просипела кикимора из-под ворота кожуха. – На твой кус рта не разеваю.
– Тьфу, – мужик сплюнул. – Откуда только такие лезут. А ну как помрет по дороге?
– То не твоя забота, – встрял Хельги. – Тебе велено везти, вот вези и помалкивай. Не я тебе в попутчики набивался, ты сам просил. Терпи теперь.
Хельги уж тронул коня догонять Звягу, а тут снова засипела чудная бабка:
– Благо тебе, добрый человек. Храни тебя Велес Премудрый.
– Как от Суринова добралась? Путь неблизкий, – и спрашивать не хотел, но что-то понукало: то ли скука дорожная, то ли чуйка, в какую Хельги верил крепко.
– Так по лесу, – бабка кивнула в сторону чащи.
– А от Суринова не взялись везти? Резаны твои не понравились? Одни богатеи в веси? – допытывался Хельги. – Ты уж больно крепка. Столь прошагала, да выжила.
– Боги светлые помогли, – бабка голову склонила низко, будто хотела спрятаться от взгляда Тихого.
– Светлые, значит? А Велеса чтишь.
Бабка опять нахохлилась: кулаки сжала, засопела, но не смолчала:
– Кто помог, тому и благо. Дошла и хорошо, – высказала и отвернулась.
– Вот и я говорю, хорошо дошла. Поршни-то у тебя не стерты, новые совсем. Кожух в пыли, но не грязный, а щеки замараны, – Тихий прищурился, собрался злобиться, разумев, что правый он, а бабка непростая, да и врунья.
– А я тебе не порося, чтоб в грязи валяться, – кикимора огрызнулась.
– А поршни не стерты потому как ты не человек вовсе, а птица. Летаешь, не ходишь. А на щеки само налипло. Кто ты, отвечай, – Хельги надавил голосом и уж двинулся к чудной кикиморе.