– Уйду.
– Иди туда, – Вольше указал рогатиной на дорогу. – Прямо и до развилки. Там обойдешь овраг, через перелесок и по утоптанной дороге. Подождешь обоз. Идут до торга в Изворах, он на Волхове. На ладью просись.
Сказал и ушел, притворив за собой дверцу. Хельги посмотрел ему вослед, насупился, а потом взялся за хлеб и репку, какие в чистой тряпице принесла ему Раска. Ел, не разумея, что и жует, запивал холодным взваром, зло глядел в стену, но уж не рыдал. Знал, куда идти и зачем, принял, что вся живь теперь в его руках. Не боялся, ярился! Вспоминал жуткие морды воев Буеславовой ватаги, злобу в себе взвивал, одного хотел – вырасти и помстить каждому за смерть родни, за матушку и отца, за братиков и сестрицу.
По темени в клетуху влезла Раска с тюком подмышкой:
– Олежка, – поманила тонкой рукой, – ступай. Дядья разошлись. В доме спать повалились, сейчас щепань затеплим. Ты омойся! Мамка говорила, с грязи всякая болячка цепляется.
Раска подала ему бадейку с водой, кинула на плечо тряпицу чистую, сунула тюк.
– Нужник на задках, – махнула рукой в темень. – Не щебуршись, тётька спит сторожко. Дядьку не разбудишь, храпит, как рычит. Я тебе чистое принесла, то дядьки моего Третьяка. У него жёнка померла о прошлой весне, так он с подворья подался, а одежку оставил. Не хватятся.
– Скрала?
– Не твоя забота, – она насупилась. – Скрала, не скрала, а тебе польза. Иди, чего лупишься!
Хельги помнил темную морозную ночь, бадейку, рубаху долгую с чужого плеча, порты теплые, а более всего то, как захолодал от водицы. Бежал в теплую клеть как дурной, все зубами клацал. А как вошел в теплое, так и обомлел! Раска затеплила лучинку, разложила шкуру, расстелила тряпицу и наметала снеди. И рыби, и хлебца темного, и репки пареной. В щербатой плошке – грибки, в мисе – каша рассыпчатая. Зауютила девчонка щелястую клеть, будто согрела.
– Чудной, – захохотала Раска, похвалилась белыми зубами и ямками на щеках. – Ой, не могу, рубаха-то, как бабья. Очелье тебе на лоб, Олежка, и будет деваха.
– Сама ты... – удержался от крепкого словца. – Мне батя по весне опояску хотел вешать. Не скалься.
– Ой, опояску-то я тебе спроворю.
Полезла в угол, достала коробок малый, темный то ли от ягоды, то ли от гриба. Порылась в нем, опасливо оглядываясь, и достала плетеный пояс, да такой, каких Хельги и не видел. Вязан из тонких кожаных лент, да крепенько, нарядно.