- Тише ты! Тогда сам собери ее сумку.
Люляша словно почуяла неладное. Она с тревогой переводит взгляд то на меня, то на Ярова.
Господи, да что же это такое?!
- Хочешь молочка с булочкой? – пробую отвлечь малышку от нашей перебранки.
Она кивает, а для меня это спасительная пауза. Яров не посмеет торопить меня, пока девочка кушает. Ну не отправлю же я ее в неизвестность голодной.
Спешу с Юляшей на кухню, стараясь унять сумасшедшее сердцебиение. Попутно заверяю себя, что это не из-за любви к малышке. Просто в том, что мы с мужем собираемся сделать, есть что-то противоестественное, бесчеловечное. А вдруг это все-таки его дочь?
- И что простишь измену и будешь растить плод его любви к другой женщине? – просыпается гадкий червяк, именуемый внутренним голосом.
И ведь он прав. Прав, как Яна. Прав, как Герман.
Разум вопит, что чем быстрее девочку заберут, тем лучше. Но, встречаясь с ее беспокойным взглядом, я едва сдерживаюсь, чтоб не заорать в голос: Герман, признайся, что этой твой ребенок!
- И что тогда? – возражает внутренний паршивец.
Мне нечего ему возразить.
Герман, наблюдающий за нами, уверенно достает телефон.
- Постой! Дай ей допить молоко. И постучись к Елизавете. Попроси пусть зайдет и побудет с ребенком, пока все не закончится.
- А ты?
- Я не смогу. Уеду, чтоб не видеть всего этого.
Я и смотреть-то ни на мужа, ни на ребенка уже сейчас не могу. А что будет, когда приедут за малышкой.
Герман, не возражая, уходит за Лизой.
Пока его нет, стараюсь спокойно объяснить Юляше, что сейчас придет Елизавета, а у меня дела.
- Останешься с Лизой?
- С Изой? Да. Оно яёсая. – Отвечает серьезно. А глазки грустные-грустные.
Конечно, Лиза хорошая. А я – предательница, ведь обещала ей, что все будет хорошо.
Но что делать. Вот такая я.
Лизе приходится все объяснить шепотом в сторонке, пока Яров разговаривает по телефону с представителями власти. Она в ужасе переводит взгляд то на меня, то на ребенка.
- И что оставить никак нельзя? Ведь у вас нет своих…
Прерываю ее на полуслове.
- Никак. Поговорим потом. А сейчас я вынуждена уехать.
Елизавета молчит, но я понимаю, что она осуждает нас. И, как мне показалось, в первую очередь, - меня.
Не позволяю себе чмокнуть Юляшу в щечку. Опасно. Для меня. Глажу ее по пушистым белокурым кудряшкам. И, кое-как собрав себя в кучку, ухожу из дома. При этом, ни слова не говорю Герману. Только бросаю в его сторону взгляд, полный осуждения и еще чего-то, непонятного самой себе.