– Эдуардо, – сказал, повернувшись, Нильс, – выпиши синьору Берлускони стандартное покаяние. Исповедь в ближайшие три дня, три минимальных пожертвования…
– Да это же просто елка! – взвыл Филиберто. – Это ж новый год! Ну чего вы, парни? Всегда так было…
– …а в случае повторения – одного из детей обещать Дио для служения в монастыре, – закончил диктовать Нильс. – Синьор Берлускони, прошу вас незамедлительно вынести дерево из дома и разрубить его на дрова.
Топор снова угрожающе поднялся.
– Я эту елку два часа домой волок!
– Синьор Берлускони… Вы отрекаетесь от Дио? Вирту – церковное поселение, и если вы отрекаетесь, ваш случай будет рассмотрен в особом порядке. Позвольте напомнить, что по результатам такого разбирательства вы будете либо казнены, либо выселены.
Последнего говорить не стоило. Нильс не хотел зла этому человеку и подсказывал ему правильное решение, тогда как Филиберто должен был принять его сам.
И он его принял. Десять минут спустя четверо карабинеров покинули дом Берлускони, оставив за спинами искрошенную в щепу елку и двух плачущих детей. Нильс сделал вид, будто не заметил, как Томмасо плюнул себе под ноги и прошептал безадресное ругательство.
2. Глава 2
– Уже пиликаешь? – Насмешливый голос заставил пальцы дрогнуть, и последняя нота вышла фальшивой.
Энрика открыла глаза, опустила смычок. На крылечке рядом с ней, сунув руки в карманы всегда безукоризненного черного пальто, щуря глаза и ухмыляясь, стоял Гиацинто Моттола.
Гиацинто был первым, с кем она подружилась, когда двенадцать лет назад приехала в Вирту. И с тех пор он будто бы совсем не изменился. Все такой же невозмутимо-насмешливый, строго одетый, покровительствующий. Наверное, с таким мужчиной чувствуешь себя как за каменной стеной…
– Я только разогрелась! – с улыбкой ответила Энрика, и тут почувствовала, как замерзли щеки и уши, да и пальцы, секунду назад, казалось, высекавшие огонь из трепещущих струн, одеревенели.
– Отец идет, прекращай, – посоветовал Гиацинто.
В ответ Энрика хмыкнула.
– Не нравится мне эта твоя рожица, – вздохнул, ежась, Гиацинто. – Тебе не кажется, что сегодня не лучший день…
– Сегодня я буду хорошей, – заявила Энрика, подняв смычок. – Слушай!
Мрачный, тяжелый гимн – один из четырнадцати гимнов Дио, обычно игравшихся на органе, – зазвучал чуть быстрее, чем нужно, но Энрика не могла унять эту лихорадочную страсть, что вновь наполнила ее огнем. Душа пылала, согревая тело, и звуки, долженствующие вселять в сердца священный трепет, понесли радость и восторг, говорили Дио спасибо за новый день.