– Владимир Ильич, я не отрицаю, что в марте, когда я только вернулся из ссылки и был оторван от политической жизни, у меня были отдельные колебания. – Сталин волновался, и грузинский акцент ощущался сильнее. – Но буквально одну-две недели. Потом я разобрался в текущем моменте, и все колебания отпали. С тех пор я твердо стою с вами в одном строю. Разве не так?
– Так, – согласился Ленин.
Настало время ему соглашаться с собеседником. Сталин говорил не так быстро и не так темпераментно, но ясно и просто. Словно гвозди вколачивал.
– Я знаю, что про меня за спиной небылицы рассказывают, – продолжал Сталин, повышая тон разговора. – Когда я вернулся из ссылки, здесь, в Питере, меня пригласили на заседание Русского бюро ЦК. И стали высказываться на мой счет так, будто я начинающий работник, а не заслуженный революционер, у которого за спиной годы борьбы, тюрем и ссылок. Дескать, ввиду некоторых «личных черт», присущих мне, бюро ЦК приглашает меня только с совещательным голосом.
Последние слова он произнес презрительно:
– Они все совещаются! А надо делом заниматься. Вокруг столько врагов, против которых нужно развернуть борьбу! Выдают себя за настоящих революционеров и путают людей. Кто они такие? Один – старый дурак, совсем из ума выжил. Другой – старая неисправимая болтунья-баба. Бить их некому, черт меня дери! Вот я и подумал: неужели так и останутся они безнаказанными?! Потому взялся редактировать «Правду». И появился орган, где наших врагов будут хлестать по роже, да порядком, да без устали.
Он сделал паузу:
– Про меня говорят: грубый.
Движением руки он отвел ожидаемые возражения, но Ленин и не думал возражать.
– Может, я и в самом деле грубый, – продолжал Сталин, – но я не один такой. Вон Красиков на каждом углу кричит: наша тактика всем – в морду! Кадет – так кадету в зубы! Эсер – так эсеру в ухо! Меньшевик – так меньшевику в рыло. Но не в грубости дело.