На сегодняшнее утро Емеля с сестрой Анной, единственной кто в деревне ещё держал корову, договорились резать годовалого бычка. Они продержали его всю зиму, так как племянник их добыл лося и нужды в мясе не было. Теперь же Анна решила не пускать бычка в лето, а забить и сдать в город найденному дочерью скупщику.
Емеля собрался и вышел на улицу. На востоке, над самым лесом, тёмно-красной полосой растеклась заря. Кругом сумрачно. Внизу под деревней что-то дружелюбно шепчет река. Текущая между заснеженными берегами, напоминает она сейчас набухшую на огромном виске вену. Около белокрыших, с чернеющими срубами бань через реку перекинут мостик. Он, среди тёмной воды, в своём белом одеянии, трогает девственной красотой.
Емеля, глубоко проваливаясь в глухо скрипящий под ногами, даже сквозь сапоги ощутимо холодный снег, шёл медленно, поглядывал на реку, тяжело думал о предстоящем…
– Здорово, Емеля!
…Не разобрав откуда крик, Емеля вздрогнул, от испуга чуть не упал.
– Здорово, Емеля! – повторила Нюра, худая торопливая бабка. – Чего пугаешьсе?
– Здорово, здорово!.. – Он нагнулся, чтобы вынуть почерпнутый в голенище сапога снег. Вынимая, хмуро смотрел на свои только что оставленные следы. Почему-то показались они ему похожи на медвежьи…
…Вспомнив, как его пробрал испуг, Емеля улыбнулся. Специально повысив голос, так как Нюра была глуховатой, крикнул:
– Зима!
– Да, намело, намело…
– У нас лето короткое! Всё!
– Да, да… А у меня картошка выползать надумала. Хватило дури в апреле в землю сунуть…
– Я говорю, лето у нас короткое!
– За грехи, наверно, мои. Ум на старости отшибло.
– Ничего! Не замёрзнет, отродится.
– Отшибло, отшибло… – твердила Нюра.
Емеля внимательно посмотрел на неё…
– …пойду. – Зашагал дальше.
Сестра давно ждала брата. Русская печь топилась, из её рта дышало жаром.
Емеля сел напротив печки. Он любил смотреть на огонь и чувствовать, как прикосновения тепла погружают в дремоту. …В устье печи поставлена ведёрная кастрюля. На боку её нарисованы яблоки с виноградом… «Аня воду греет, – подумал Емеля. – Правильно».
Анна, полная, черноволосая женщина, в отличие от брата, не могла сидеть на месте. Как только засиживалась она, вспоминался ей бычок, с самого рождения вспоминался; катилась по щеке слеза. …Анна тут же скороговоркой повторяла про себя: «На то и кормим, на то и кормим, на то и кормим…»