Погребальные работы заняли немалый срок, одна возня с корнями чего стоила… Мэриан приходила почти каждую ночь, и он рассказывал ей, как идут дела, и обещал, что ей будет хорошо на новом месте.
Рассказывал, хотя она ничего не спрашивала. Она вообще всегда молчала, садилась у его ложа и молча смотрела на него. Ее глазницы были забиты землей, но она умела смотреть.
Потом он снова закопал ее, и даже не пожалел двух монет из мешка, – положить ей на глаза. И вырезал на как бы дубе крест – старательно вырезал, так, чтобы тот не заплыл долгие годы, – не просто срезал кору, но и далеко углубился в твердую древесину.
Он сделал все, что мог, и все, что помнил о похоронных обрядах, и даже поставил заупокойную свечу. Плохонькую и коптящую, из козьего жира, какая уж была, – он долго отыскивал здесь дупло диких пчел, но так и не нашел, и не мог сделать свечу правильную, восковую.
Он сделал все.
Мэриан продолжила приходить. Он не мог прогнать ее, бесплотную, он не был властен над своим телом в том сне…
Тогда он попробовал не обращать внимания. Сидишь, ну и сиди, а я сплю и вижу сон, что лежу рядом с тобой…
Мэриан ничем не докучала, но… Но выспаться с ней рядом не удавалось, он просыпался поутру разбитым и не отдохнувшим, не восстановившим сил, и все чаще допускал промахи на охоте.
* * *
Тогда он решил, что она винит в своей смерти его. Он знал, что Мэриан ошибается, и попробовал оправдаться.
Она ни в чем не обвиняла, но он оправдывался каждую ночь.
Он разбирал по шагу весь путь, приведший их сюда, на остров, – его в шалаш, ее в могилу под деревом, слегка похожим на дуб.
И доказывал, что ни в чем не виноват, что каждый шаг его был единственно верен – любой иной привел бы назавтра в темницу, через день-другой – в пыточную, через неделю или две – на виселицу.
Причем для него – после смерти шерифа и отряда посланных короной солдат – виселицей дело бы не закончилось, напротив, лишь началось бы…
Это серьезно, это не убить мытарей епископа, что грозило лишь заурядным повешением, – королевское знамя есть королевское знамя, и его, поднявшего оружие против короля, подвесили бы аккуратнейшим образом, чтобы не сломать невзначай позвонки. Потом, дав вволю подергать ногами в танце с Пеньковой Мэри, вынули бы живого из петли, и привели бы в чувство, и ободрали бы кожу, и оскопили бы, и выпотрошили, и сожгли бы потроха и мужское достоинство в жаровне, у него на глазах. И лишь потом бы рассекли на куски, начав с рук и ног, чтоб подольше мучился…