– А давай-ка чаю выпьем? – и повесил котелок с водой
над разгорающимся огнём.
– Не, – зевнул мальчишка и почесал поясницу. – За еду
спасибо, но мне к Карману надо.
– Чего вы там мастерите?
– Извини, Нушик, но тайна не моя, разглашать не имею
права. Старика спросить надо, может, в том нет ничего секретного,
по крайней мере, для тебя, – Калин поднялся, вытирая ножик кусочком
ткани. Сунул его на место – в чехол у левого бедра. – Спасибо,
вкусное мясо. А со стариком я сегодня поговорю. Действительно, чего
я один там мозг надрываю, пусть и тебя припашет. Одна голова
хорошо, а четыре – это уже Горыныч-мутант, – усмехнулся Калин и,
отсалютовав другу, пошёл по своим делам.
Нушик покачал головой и, с грустью глядя вслед
мальчику, медленно опустился на стопку брикетов местного топлива,
безвольно свесив руки, положеные на колени. В последнее время его
всё чаще и чаще обуревало дурное настроение. Тоска и щемящее
чувство тревоги рвали, давили душу. Если бы он мог напиться так же,
как Лаки, то с удовольствием бы сделал это, но его не брал ни
хмель, ни дурман. То, что он не такой, как все, Нушик почувствовал
ещё в раннем детстве, когда, будучи в трёхлетнем возрасте, мог
поднять вес, равный собственному, а вскоре и того больше. Гораздо
больше. Тогда он не понимал, почему за то, что он пытался помогать
старшим: принести воды, поднять бревно при постройке дома или
другую тяжёлую вещь подать – отец крепко ругался и даже порол, без
конца приговаривая: «Не высовывайся! Будь как
все!». Будучи ребёнком, он сильно обижался на родителя. А мать
его жалела. Обнимала и плакала.
Лет в пять Нушик обнаружил, что может бегать быстрее
других детей, поймать брошенный камень на лету. Ловкий, сильный,
быстрый и вообще всегда и во всём был первый, за что тоже ему вечно
влетало от отца, пока в один из вечеров родители не рассказали ему
про проклятых людей и про кардиналов. Шестилетний мальчуган,
естественно, и так уже знал про них – друзья рассказывали всякие
небылицы да страшилки, но то, что он и есть проклятый, для ребёнка
стало великим потрясением, а после и горем. Нушик замкнулся в себе,
стал угрюм, молчалив, перестал играть с другими детьми, а всё
больше проводил времени с родителями, в частности, с отцом. Соседи
шептались, шушукались, пускали различные домыслы-сплетни, что
сильно сказалось и на матери. Другие женщины сторонились её, не
звали на посиделки, не приглашали на празднования. После рассказа
Гоблы про детей глотов, отданных на усыновление глотам, уже живущим
среди людей, либо наоборот, в подземелье, если младенцы рождались с
явными отличиями от норм, в памяти Нушика всплыл давно позабытый
случай. Однажды, когда ему было лет девять, мать сильно
поправилась, буквально за осень, и совсем перестала показываться во
двор, а отец врал всем соседям, что она уехала к родне, и ему
приказал врать, если кто допытываться станет. Так и врал, а потом,
среди ночи, проснулся от шума и увидел… как мать мучается от жутких
болей, а отец хлопочет вокруг. В ту ночь Нушик стал свидетелем
таинства рождения.