XX19 год. Дома белокаменного целостность
Наша беда в том, что мы патологически
Разговариваем с теми, с кем у нас нет
В настоящий момент никакого
Желания общаться.
Такое первостепенное понятие, как, собственно, целостность, в стенах дома белокаменного носило особенный характер, и имело ряд значительных отличий от всех других целостности проявлений.
Между хозяевами и гостями их, а также незваными и заглянувшими на раз, но задержавшимися очень, были установлены какие-то особые родственные отношения – тотчас же, как очередной и новый этому дому и всем ныне живущим людям в нем человек переступал порог.
И все здесь относились друг к другу как-то бережно, и очень внимательно наблюдали за каждым своим шагом. Не было известно ни одному из них, чего ждать от другого, даже от того, с кем все дни знакомства чаи выпивали вечерами вместе; и даже если при всем этом в разговорах поднимались вопросы, самые что ни на есть тревожные и очень интересные.
В целом в этих стенах каждый мог друг с другом обо всем потолковать, и не было такого, кто бы обделил вниманием своим собеседника – и каким бы ни был этот собеседник, слушали его точно с неподдельным интересом.
Все потому, что знали все, что каждый знал заранее, с самых ранних лет – кого попало не встречают на этом пороге, и безынтересных людей здесь нет.
Но были нелюдимые – они и дополняли единую картину; они ей придавали живой оттенок – каждому цвету изображенных на ней гостей.
Особенно выделялась одна только дама, в платье примечательном слишком длинным шлейфом – такие в ходу были в эпохе предушедшей и ни днем не позже.
Шелест этой детали дамы той наряда и размеренный степенный шаг, а также некоторые черты характера, которые самой шкурой ощущаешь – и которым нет возможности и даже желания сопротивляться создавали впечатление о ней следующее: это была статная, совсем еще молодая для шага подобного дама – неприкаянная хозяйка этого дома.
Здесь было много неприкаянных. Очень много. Почти что все. И точно каждый другой чувствовал себя более чужим, в этих стенах находясь, чем это было ей дано; но она вела себя более чем странно – казалось, необдуманно.
Она выходила только ночью – когда наступала темнота. Ей было все равно, спят ли все и остался ли кто в зале гостевой – ей безразлично было, кому подавать более чем длинный шлейф своего платья; но очень огорчалась, если некому то было предложить.