Так и жили бы, да послал Господь большие перемены. Скончалась матушка императрица Екатерина, и взошел на престол сын ее, император Павел. Много шуму восшествие его наделало, чисто мести начала новая метла. Даже до глухих мест стали доходить слухи о том, что такую-то знатную особу всего лишили и в Сибирь отправили, таких-то разжаловали и именья в казну отобрали. Всё местное начальство сменили, а пуще всего порядки в армии наводить стали. Император-то, говорят, долго матерью к власти неподпускаем был, вот и занимался истово своими гатчинскими войсками, и порядок ценил превыше всего. Рассказывали, что мог он самолично остановить на улице разодетого офицера, в дорогую шубу закутанного и с руками, в меховую муфту продетыми, и, ежели при нем шпаги не было (а как ее пристроишь – поверх шубы не налезает, а из-под нее топорщится), то разжаловал в солдаты тут же, одним своим словом. А солдата, несшего шпагу, в офицеры производил. Так что не только карал государь, но и миловал. Уж и не знали, что и думать, когда батюшку Сергея Тимофеевича в Петербург вызвали. Служил он честно, но за долгие годы мало ли какие провинности могли накопиться, и еще важно, как там всё в бумагах у начальства записано. С тяжелым сердцем ехал майор Потурин в столицу, летел на казенных, поспешал. Немало нагляделся, пока на постоялых дворах свежих лошадей дожидаться приходилось. Казалось ему, будто вся Россия с места стронулась и к столице потянулась, такое столпотворение на всех перегонах наблюдалось. И чем ближе к столице, тем гуще на дорогах и повозок, и верховых, ехали и на перекладных, и на долгих. Иной раз такие вельможи на станционных смотрителей кулаком замахивались, а что толку, коли нет лошадей, все в разгоне. Того и гляди, падать от усталости начнут. Невдомек ведь им, тварям бессловесным, что такое государственная спешная надобность. Приехал Сергей Тимофеевич в военную канцелярию, еле-еле с дороги почистился и мундир переодел. Ждал в приемной, ни жив, ни мертв. А тут еще перед ним генерал от инфантерии из кабинета вышел – лица на нем нет, парик на сторону съехал, сам багровый, челюсть трясется – того и гляди, Кондратий хватит. К нему кинулись с расспросами, в бумагу, в руках зажатую, заглядывают, а он только рукой махнул и побрел, шатаясь, вон. Сердце у Сергея Тимофеевича застучало так, как перед атакой не стучало. Выпрямился он из последних сил и в кабинет начальственный вступил. Ничего кругом себя не видел, на какие-то вопросы отвечал, словно автомат на пружинах. Взял протянутую бумагу, воротился в приемную и там только прочитал, что произведен он в следующий чин, за дело на Кубани, еще до Кючук – Кайнарджийского мира. Дальше – больше. На другой день снова был зван нарочным к военному начальству, орден ему вручили и в бригадиры произвели. А на третий день в генеральское звание был пожалован, да с выплатой причитающегося жалованья за все прошлые годы. Вот так! Отпущен был домой на малый срок с приказанием явиться на новое место службы, в Москву.