За королеву боялись все.
Старший сын королевы Сесилии, Эдвард, мог участвовать во всём, что происходило в данный момент в спальне его матери; он старался проконтролировать всё, проследить за всем и, по возможности, помочь.
Ему было двадцать девять лет, но он любил мать так, как любить может только ребёнок; однако это не мешало ему быть достойным молодым человеком – и не могло помешать; любовь, которая любовью является, не может помешать человеку быть тем, кем он должен быть.
Любви же Эдварда к своей матери можно было только позавидовать; человек, который может любить так искренно, так бескорыстно и так открыто, как любят дети, способен справиться с любой неприятностью – потому что ничто не придаёт столько сил, сколькими делиться с людьми, открытыми душой, добродетель, что старшей сестрой любви является.
Ингрит любила братьев; каждый из них был ей дорог вдвойне потому, что унаследовал лучшие качества матери своей; Ингрит же была способна злиться, таить обиду и подозревать окружающих в чём-либо нехорошем; вот и сейчас она не отпускала себя от мысли о том, что все лекари, что так хлопочут у постели её матери, думают вовсе не о её выздоровлении – а гораздо дальше…
Ингрит мысленно тут же отругала себя; и в том была другая, присущая в её семье только ей черта – она смела повышать голос; даже на себя, даже в мыслях – но нарушала тем самым порядок мышления и всей жизни, что уложила её мать.
Ингрит считала себя плохой дочерью.
Но не считала плохим человеком, человеком неправильным – потому что, возможно, то немногое, что она впитала с молоком матери, это то, что нельзя допускать сомнения в своё сердце об имени своём изначальном – никогда, ни за что.
Природа наша изначальная соткана из любви и добродетели; и недопустимо сомневаться в ней – иначе откроем мы путь к своему сердцу тому, что сокрыто за обратной стороной Оранжевой планеты; тому, что превращает людей в тех, кто точит лезвие не за тем, чтобы любоваться отблесками колец светила единственного этой земли на серебристой глади его.
Ингрит посмотрела на Тэдди – он старался быть невозмутимым, но глаза его выдавали тревогу; девушка взяла его за руку, почувствовала тепло его ладони и немного успокоилась сама.
Седая борода главного лекаря коснулась головы её матери как раз в тот момент, когда дыхание её на миг прервалось; это заметила только Ингрит – главный лекарь был настолько стар, что был дряхл, и потому не увидел, что королева на миг… предалась забвению?