Офицер одобрительно кивнул, затягиваясь дымом сигареты.
По рассказам старожилов батальона, Дед, как-то возвращаясь с операции, нашел возле дороги яйцо. Долго вертел его в руках, потом бросил.
– Но как будто кто меня остановил, – рассказывал Дед, когда его расспрашивали насчет варана, что да как. – И взял его с собой в надежде, что из него вылупится какая-нибудь курица, как раз к дембелю будет мясо.
В ту пору он только что прибыл на службу из Союза и еще не огрубел от войны и от пьянства. Он вывел рептилию у себя в комнате под двухсотваттной лампой и сильно разозлился, когда увидел, что из этого вышло.
– Но сердце же мое не камень-булыжник, и эта маленькая ящерица – божья тварь, тоже жить хочет, раз появилась на свет. Значит, судьба моя такая, и жить нам вместе, и спать, и есть, и пить, – хвастался Дед перед собравшимися солдатами после очередной принятой дозы «шаропа».
Он смирился с вараном, растил его, ухаживал за ним, как за своим чадом. Заставлял «губарей» отлавливать мышей и всяких крупных и мелких насекомых, которых в этой местности было предостаточно. Конечно же, не отказывал он своему любимцу, то есть Борьке, как он его назвал, и в лакомых кусках сладкого мяса с офицерского стола. Варан Борька жил вместе с Дедом, спал у него на животе, высунув двойной змеиный язык. Когда кто-нибудь заглядывал в каморку, издавал жуткое шипение, выпучивая маленькие красные глазки – предупреждал хозяина о появлении чужого.
– Я твой папка, иди ко мне, сынок мой, – ласково подзывал Дед варана, посвистывая особым, только ему предназначенным свистом.
И Борька, растопырив свои могучие лапы, опустив голову и прижимая ее к земле, приподняв бугристый мощный полуметровый хвост, разевал пасть, издавал ласковый мурлыкающий свист, медленно, вразвалочку приближался, устраивался рядом, как покорный щенок, положив голову на ноги хозяина, прикрывал глаза, в любой момент готовый встать в бойцовскую стойку для защиты Деда. У Деда было особое развлечение – демонстрировать Борькину силу на пленных «духах». Варан мощными ударами хвоста ломал «духам» ноги, разбивал в кровь головы, вырывал клочьями кожу. Полумертвых пленных Дед бросал обратно в одиночные камеры и удовлетворенный, с чувством собственного превосходства, возвращался наверх. Его боялись арестанты-солдаты, избегали офицеры, зная его неукротимый нрав, помня, как он звереет, когда сталкивается с гибелью своих. Его уважали и молчали.