Алуэтт насупилась:
– Принципаль Франсин всегда мною недовольна.
Гуго Торо был настоящий великан, с ладонями, широкими, как обеденные тарелки. Но эти руки умели быть и нежными. Сейчас он, подняв одну, шутливо дернул дочку за упругий темный завиток волос.
– Она хорошая женщина, Алуэтт. Она была добра к нам. Дала мне работу. – Гуго махнул полотенцем, обозначив одним взмахом всю кухню. – И она предоставила нам дом, убежище на целых двенадцать лет. Сердце у принципаль Франсин доброе.
Он улыбнулся, и морщинки стрелками разбежались вокруг темных глаз под густыми белыми бровями. Затем отец понизил голос и заключил:
– Хотя иной раз она, конечно, и бывает слишком строгой.
Отец одной рукой легко подхватил кухонный котел, поднял его над головой и поставил на верхнюю полку. Как будто огромный котел был не тяжелее полотенца. Когда он задвигал котел на место, короткий рукав его рубахи соскользнул, открыв на мускулистой правой руке пять серебристых бугорков. Отец никогда не рассказывал, что значит эта метка и откуда она у него взялась. Алуэтт часто водила пальцами по металлической поверхности, считая ямки и выпуклости и выспрашивая, почему и у нее тоже нет таких. Тогда папа смеялся, ласково и снисходительно, и говорил только: «У тебя таких никогда не будет, ma petite. Никогда». Один раз она поинтересовалась, были ли такие же удивительные блестящие метки на коже ее матери. Он ничего не ответил.
Гуго Торо дарил Алуэтт любовь – пожалуй, даже больше, чем она заслуживала. Он давал ей пищу – больше, чем доставалось третьему сословию на Латерре. Но он редко давал дочери ответы на вопросы.
Так что она уже почти отвыкла их задавать.
Почти.
– Папа, а теперь мне надо идти, – сказала Алуэтт, подхватив наконец два металлических ведра. – Но после ужина я помогу тебе с посудой.
– Как же, как же, от тебя, пожалуй, дождешься, – засмеялся он и ласково махнул в ее сторону полотенцем. – Все, Маленький Жаворонок, кыш отсюда!
Алуэтт отнесла ведра к кухонной мойке и открыла кран. Вода сегодня набиралась мучительно медленно.
«Ну, скорей же, скорей», – про себя торопила она струйку.
Наполнив наконец ведра, Алуэтт вытянула их из раковины и потащила из кухни по грязному коридору. Ведра оттягивали руки, вода расплескивалась на полы длинной серой хламиды. Но двигалась девочка быстро. Она годами скребла полы и носила воду, а потому стала сильной. Не такой, конечно, как отец. Но все-таки сильной.