Солнце в основном состоит, общеизвестно, из водорода и гелия, но не на все сто. Какие-то доли процента от общей солнечной массы составляют остальные элементы таблицы Менделеева. Крохотные доли в солярном масштабе, но для человека это тератонны в квадрате или кубе вещества из которого можно добывать сколь угодно золота, серебра, платины, титана и прочего, не боясь, что разработка истощиться и нужно будет искать новое месторождение. Не на веку человечества, во всяком случае.
Но во всем, в том числе и в этом деле, существуют определенные трудности. Забросить плазменную ловушку в огненное марево протуберанца и выудить осевший, как кристаллы соли на ниточке, улов, сообразный настройкам плазменного разряда – дело самое легкое. Гораздо труднее найти, а еще лучше предсказать и дождаться всплеска эруптивного протуберанца. Протуберанца-взрыва, самого насыщенного элементами. Да еще и не всякий такой годится. Слишком мощный – опасность сгореть в плазму. Слишком низкий – не дотянуться, а попытаешься – начнётся неотвратимое падение и не хватит никакой тяги, чтобы сбросить путы гравитации. Во всяком случае, пока не изобрели ещё таких мощных двигателей, чтобы убежать от Солнца. Чересчур рисковых светило не щадит. Опуститься ниже критически допустимой орбиты равносильно самоубийству. О тех, кто сгинул из-за того в хроносфере, официально сообщают как о пропавших без вести, хотя, на самом деле, это, по сути, бессмысленность. Так устроен человек, который верит, что надежда умирает последней и не может, не хочет понять, что здесь кончаются её пределы. Наяву. А не у эфемерных врат Дантова ада, созданного лишь силой человеческого воображения.
Капитан выдерживал паузу. На измор. Все знали, что с ним не отмолчишься. Заговор молчания против такого было делом заведомо провальным. Будь он за столом кабинета, его взгляд поочередно переходил бы с одного лица на другое, считывая рельефные картины напряженности мышц. У него была редкая способность узнавать по лицу, того, кто готов сдаться. Отыскивать слабое звено. Стоило лишь пристально всмотреться дольше обыкновенного в лицо обреченного на откровение человека, как тот начинал говорить. Вначале лепетал что-то не относящееся к делу, а затем, переходил к монологу по существу, с многочисленными ссылками на ближних своих. Ближние заглатывали крючки и начиналось что-то вроде цепной реакции. Все суетливо выгораживали себя и обличали прочих. Так как каждый знал о другом, возможно, больше чем тот о себе сам, начинала вырисовываться картина реального состояния дел. И всё, таким образом, оказывалось под контролем. Под его контролем