Пытаясь отвлечься, Рагнер стал рассматривать стены и потолок, – их обили резным деревом, хотя в моде были яркие фрески. Рагнер погладил панели, пригляделся к ним и понял, что трогает дуб, а вовсе не какой-нибудь заморский палисандр.
«Дубов возле Ларгоса навалом, – задумался он. – Зимой в дубовых стенах будет тепло. А фрески – блажь одна: завтра выйдут из моды, и всё… Да, кстати, а что я с Рюдгксгафцом делать буду, если уеду в Ларгос? Если зимой там не топить, штукатурка обвалится по весне, погниет всё от сырости. Минимум две сотни золотых в год на замок, где я жить даже не буду?! Дааа, кровопийца, а не замок, да продавать жалко – всё же дворец в столице».
Тут Инглин снова кашлянул – и Рагнер решил, что с него хватит – сейчас пойдет и сломает Инглину шею: всё равно тот не живет, а мучается. Однако открылась дверь парадной залы, спасая секретарю жизнь.
На пороге стоял Гизель Кальсингог, высокий, широкоплечий мужчина сорока шести лет, черноволосый и черноглазый, как Инглин, но со свежим цветом лица, – вообще, канцлер будто бы источал дух могучего здоровья и жизнелюбия. Он носил короткие камзолы, открывая сильные ноги, широко опоясывался кушаком, подчеркивая плоский живот, одевался броско и ярко. Красный тюрбан скрывал обширную лысину канцлера, а вот что скрывала загадочная улыбка, никто не знал, – на первый взгляд думалось, что Кальсингог всегда пребывает в отличном настроении. Рагнеру канцлер тоже улыбался – Рагнер мрачнел: тот, кто появился за спиной Гизеля Кальсингога, оказался Хильдебрантом Хамтвиром.
И «паучья черепаха» выглядел неплохо в свои семьдесят два, разве что сутулился – ходил, опираясь на трость с крупным ярким изумрудом на набалдашнике. Богато расшитый нарамник с резными краями и высоким воротником, алая туника под ним и алый пышный шаперон с петушиным гребнем сливались в нечто целое, как панцирь, в отверстии которого виднелось умное, вдумчивое лицо. Черепаху он напоминал еще и вялой, изжеванной кожей на шее, округлыми веками, складками морщин под глазами и самими глазами, темневшими, будто угольки, на бледном, бесцветном лице. Кроме того, иногда при разговоре, то ли из-за сутулости, то ли из-за того, что опирался на трость, Хильдебрант Хамтвир тянул голову вперед, словно высовывал ее из панциря.
– Дедуля! – весело воскликнул Рагнер, продолжая хмуро смотреть на деда жены. – Не спится? С утра пораньше – да на прогулку!