В-третьих, Рагнер не смирился с тем, что торгаш из него дрянь. Сдаться, лишь бы не воевать, – такого он как рыцарь себе позволить не мог! Пока его винокурня простаивала, он распорядился удвоить печи и перегонные чаны да разместить их в новом срубе по соседству, какой был почти сколочен и какой, по-видимому, не ждала сладкая участь стать сахарным домом. Кроме того, он нашел подходящие места под селитряницы, то есть нанял чернорабочих рыть отстойники для нечистот в деревне у замка и за южными воротами Ларгоса. После он заинтересовался варением соли, ведь расстроился, что его склады имеют только грязную соль, а он хотел одаривать ларгосцев по-герцогски белой солью. Сыры, после успеха черного сыра, тоже попали под его пристальное внимание – и не напрасно: ему подвернулся изумительный, сладкий и мягкий сыр из высокогорного городка Цулоос. Рагнер немедленно снарядил туда отряд, не желая ничего слушать о трудностях передвижения по ледникам зимой.
В-четвертых, Вана Дольсог закончил гениалить с его уборной, и от «деяний великих» они вместе перешли к «суете» – разработке трехпарусника. Рагнер хотел оставить старую добрую обшивку внахлест, да из дуба, но расчеты гения утверждали, что такое трехмачтовое судно либо потонет, либо перевернется. Однако сдаться, лишь бы не воевать, рыцарь себе позволить не мог! Поэтому Лодэтский Дьявол мучил гения своими «идеищами», не отступая, не теряя боевого духа и не замечая того, что «идеищи» Вана Дольсог называл сперва «идейками», затем «можно подумать» и в итоге «молю, оставьте меня в покое, герцог Раннор!». Словом, гений рыцарем не являлся и не считал позорным даже бегство – в последнюю медиану Целомудрия он удумал натурально сбежать от Рагнера и, вообще, из Ларгоса, а возможно, даже из Лодэнии. Но (ха-ха!) Рагнер же всегда всех удивлял – и нагнал беглеца еще в деревне у замка. Вана Дольсог остался и был, наконец, оставлен обидевшимся Рагнером в покое: герцог поклялся не лезть в его науку, а тот пообещал ему трехпарусник в виде рисунков и формул к Возрождению.
В-пятых, Рагнер Раннор упрочил свою победу над «святой гадиной»: два следующих дня солнца он являлся в Суд как верховный судья и миловал всех осужденных отцом Виттандом. Как оказалось, священник тоже рыцарем не был, а еще он не был гением, поэтому, чтобы не доводить себя до бегства из Ларгоса и не изнурять впустую битвами с тем, кто не сдается, мудро пошел на перемирие. Настоятель забывал о герцоге Ранноре, баронессе Нолаонт и их блудной связи, о «глазах Дьявола» баронессы, о ее хвостах и рогах. Сама того не зная, Маргарита получила послабление от Экклесии, а именно: теперь она могла ходить в храм Благодарения хоть голой, хоть стуча копытами, хоть летая там гарпией и обдавая кафедру проповедника огнем. Отец Виттанд более возражений против любой столичной моды не имел, а обогреву своей кафедры зимой даже бы порадовался, только попросил не дышать пламенем на лик Пресвятой Праматери, а то к таким орензским изыскам дремучие горожане Ларгоса были еще не готовы.