Упомяну еще о госпоже и девицах Панкхёрст, с которыми я познакомился. Оне проявляли интерес к нашему движению и поддерживали нас в своих кругах.
Я посещал довольно регулярно интересные лекции и собрания, например, м-ра и м-с Сидней Вебб, с которыми совместно выступал также Бернард Шоу. Шоу, само собой разумеется, уже ранее занимал меня с литературной точки зрения: теперь я познакомился с ним как с политиком и пропагандистом (пацифистом). На таких же собраниях я познакомился с Честертоном и его братом (антисемитом). Я также пошел посмотреть на владельца «Johna Bull», национального крикуна и сверхпатриота Горация Ботомли; у этого господина уже перед войной были какие-то темные денежные истории, из-за которых он должен был отказаться от депутатского звания; во время войны он стал глашатаем Джона Булля и достиг благодаря своему влиянию даже пересмотра своего старого процесса. Он был бесспорно талантливым человеком, типичным эксплуататором патриотического чувства во время войны; он добился даже того, что английский генералиссимус официально пригласил его в свой штаб (patriotism is the last refuge of a scoundrel – говорил еще Джонсон).
Уровень собраний, особенно дебатов, был довольно высокий; все спокойно выслушивали и опровергали доказательства противников.
Наша пропаганда шла успешно: уже упомянутое бюро и витрина действовали очень хорошо. Мы пользовались историей чешско-английских отношений начиная с брака нашей Анны с Ричардом II (1362); потом шел Виклиф и его отношение к Гусу и нашей реформации; особенно же мы указывали на Коменского и его интерес к английским школам, так же как и на американских и английских потомков чешских Братьев и на Голара. Не забыли мы герб и девиз принцев Уэльских, ведущих свое существование от короля Яна и битву у Креси. Все это превосходно действовало, особенно же то, что у нас имеются общие культурные связи.
Хочу еще вспомнить об одном инциденте. В Лондоне вышла книга графини Занарди-Ланди: графиня утверждала, что она и есть дочка императрицы Елизаветы и несчастного баварского короля (на последнее лишь намекает). Книга произвела (конечно, больше всего в так называемом обществе) сильное впечатление, полиция заинтересовалась писательницей; нашелся брат писательницы, который утверждал, что его сестра занимается мистификациями и шантажом. Я был приглашен к президенту полиции, очевидно как лицо, хорошо знающее Вену, а потому могущее высказать свое мнение; был у него и вышеупомянутый брат, приводивший доказательства своих утверждений. За графиню (замужем за графом Занарди-Ланди) больше всего говорила ее фотография, приложенная в начале книги и представляющая ее и ее двух дочерей – у всех трех в лице был прямо бросающийся в глава аристократизм. Я знал книгу, но не мог ничего решить, несмотря на то что у меня были различные сомнения. Случайно графиня жила рядом с моим домом – я мог наблюдать за ней несколько раз на прогулке, не будучи ею видим, и пришел к убеждению, что прав был брат. Сходство с ним, а также какой-то еврейский элемент во всем поведении дамы были разительны.