Из кабинета следователя я вышел как оплеванный и понял только одно – им всем до меня и моего случая в общем-то нет никакого дела: и у Ковшовой, и у Тофеля какие-то свои разборки и амбиции на предмет поимки человека с дурацким погонялом «медбрат».
В видеотеке я провел оставшиеся полдня – сначала полтора часа выискивая на экране монитора среди представленных в профиль и анфас физиономий преступников всех мастей знакомые черты лица и еще, наверное, часа два объясняя эксперту, составлявшему фоторобот, какие у медбрата были уши, нос, изгиб рта и разрез глаз. Результатом этих мучений стал лист бумаги с выполненным в черно-белой гамме портретом.
Эксперт распечатал на громко трещавшем матричном принтере фоторобот на нескольких листа бумаги и один из них дал мне. Я пригляделся и усмехнулся – все на портрете вроде было его, медбратово: и подбородок, и щетина, и форма носа и даже очки (очки, наверное, похожи более всего), но опознать преступника в этом совершенно бездушном компьютерном произведении, по-моему, было совершенно невозможно. Надо сказать, я долго пытался объяснить эксперту особенности спрятанной в уголках его рта кривой улыбки и даже всячески пытался изобразить врезавшиеся в память вытаращенные и в то же время прищуренные немного испуганные внимательные глаза, но потом понял, что какой бы совершенной ни была электроника, передать эти особенности она никогда не сможет. Ко всему прочему, после всех этих манипуляций и попыток описать человека, мне стало казаться, что я напрочь забыл его лицо, ведь как-то более тщательно описать черты его лица каждую в отдельности (ну, там отдельно нос, отдельно глаза) я не мог. Вообще не мог. И при этом я был убежден, что запомнил его лицо навсегда, как говорится, до конца своих дней.
– Вот дура! – сказал Тофель, когда я в конце рабочего дня вернулся на работу и пересказал свои злоключения. – Я, можно сказать, звездочку на ее погон прицепил, а она говорить, что ей моя помощь не нужна.
От злости Олег Николаевич даже вскочил с места, подошел к окну и, засунув руки в карманы брюк, стал смотреть куда-то вдаль.
Тем временем я вытащил из куртки сложенный вчетверо листок с портретом преступника, неторопливо расправил его и положил на стол перед собой.
Вдоволь налюбовавшись синими сумерками, Тофель отошел от окна, сделал несколько шагов по кабинету, увидел листок, тут же подскочил к нему и, облокотившись о стол, стал с нескрываемым любопытством рассматривать изображение, после чего спросил: