– Как дела? – спросил Илья, протягивая ему руку.
– М-м… Неплохо, – ответил сидевший. Он был болезненно толст, и на его плечах висел китель машиниста метро.
– А мы тут с дядей твоим Димой, – подхватил первый, возвращаясь за стол, – вот отметили немножечко мой приезд. Ну, сам понимаешь, – мужчина несколько раз пригладил усы и откинулся на спинку стула, но снова поднялся. – Ты это, садись. Проходи.
Илья сел на предложенный ему табурет, не сводя с животного лица глаз.
– Да-а-а, – протянул мужчина. – Какой ты стал. Ты не представляешь, сына, как я рад тебя видеть. Ну, рассказывай.
– Что? – спросил Илья.
– Все, – сказал мужчина возбужденно. – Я все хочу знать. Вот с самого…
– Ты когда приехал? – перебил Илья.
– Когда, нах, вчера, да, Дим? Вчера же?
Толстяк кивнул.
– Да. На Казанский, потом на электричку и сюда. Чуть не сдох в этой жаре. Оленька меня встретила – у Димы смена была.
– Значит, поездом.
– Ага, шесть суток в плацкарте, – он запнулся. – Вот. Ну давай, рассказывай ты. Я хочу, чтоб ты рассказал.
Илья пожал плечами.
– Не знаю, что, – произнес он. – Спрашивай.
– И я не знаю, – сказал мужчина. – Черт. Сюда ехал, столько всего хотел спросить, а сейчас вот…. Забыл.
Мужчина замолчал и уставился на Илью, моргая чаще и чаще.
– Сейчас, подожди, – заговорил он. – Мы с Димой выпьем. Дим, слышь?
Толстяк, равнодушно смотревший сквозь занавеску в улицу, наклонился к окну и взял с подоконника пластиковую бутылку.
– Это вот Дима делает, но жестковата, – сообщил мужчина и кивком показал на рюмку. – Ты как?
– Нет. Спасибо, – ответил Илья.
Мужчины выпили молча, очень просто, заели дольками яблока.
– Мне тут сказали, – начал долговязый, – что ты закончил ГИТИС.
– Ну да.
– Мой сын артист. Круто! – Он поднялся, подошел к Илье и обнял его. – Фу, бл…, чо ты с волосами-то сделал?
Илья отстранился от него и встал.
– Пойдем на бульваре посидим. Давай на воздух.
– А чо? Ну как хочешь, мы с Димой еще сразу тогда, да? И пойду, оденусь.
Улица наливалась жарой, и они перешли через дорогу – на сторону, где тянулись стеной деревья. Мужчина шагал тяжело. В руке он сжимал грязный носовой платок, которым то и дело вытирал лицо. Временами он останавливался передохнуть, оттягивал ворот рубашки и дул на грудь. На нем остались те же спортивные штаны с болтавшимся шнурком. Добавилась лишь невероятная рубашка – настолько советская, что было загадкой: из какого сундука могли ее достать.