18 ноября 1881 г. было оборудовано и открыто для посетителей кафе «Черный кот», звездой которого и стал Морис Роллина. Кафе просуществовало до 1897 г., оставив после себя целую библиотеку воспоминаний, – в нем, по сути дела, зародился и сформировался зрелый французский символизм. Это было уже не слегка карнавальное сообщество гидропатов. «Черный кот» начал и, по мнению многих, окончил целую эпоху в искусстве. Стоит вспомнить, что для поддержки престижа кафе-кабаре его основатель, Родольф Салис, с января 1882 г. по сентябрь 1897 г. выпускал журнал «Черный кот»; вышло 810 (!) номеров, и участниками журнала были именно посетители знаменитого «притона» (страшно подумать: в комнате, отведенной под варьете, стоял запрещенный в те годы инструмент – фортепьяно!).
Здесь бывали чуть ли не все литературные знаменитости того времени – от Леконта де Лиля до Мопассана, от Поля Верлена до Августа Стриндберга, не говоря уже о художниках и артистах. Многие приезжали сюда послушать, как человек с гривой черных волос садится за рояль и поет собственные стихи, притом чаще всего объявляя, кому из присутствующих эти стихи посвящены. Нечего и говорить, что это был Морис Роллина, прижившийся здесь с первых дней бывший «гидропат». И его пение как стихов обожаемых Леконта де Лиля и Бодлера, так и своих собственных вызывало интерес и одобрение у совершенно разных ценителей искусства, среди которых и престарелый Виктор Гюго, и Сара Бернар, и даже Оскар Уайльд (чьи стихи Роллина тоже пел за роялем). Всех, кто общался с ним, можно не перечислять: их имена читатель найдет в посвящениях к стихам этой, главной книги Мориса Роллина – «Неврозы», вышедшей в начале 1883 г. в издательстве Жоржа Шарпантье, продолжателя традиций своего знаменитого отца Жерве Шарпантье. Книга получилась недорогая и хорошо изданная.
Уже после издания «Неврозов» вышел в свет нотный альбом Роллина «Десять новых мелодий» (1886): это был след успеха Роллина-артиста в салоне Сары Бернар. При отсутствии звукозаписывающей аппаратуры подобные издания приносили куда большую известность, чем мы в силах теперь представить. Барбе д'Оревильи считал, что во Франции появился поэт «больше, чем Бодлер» (даже сравнивал «бархатного Дьявола» Бодлера со «стальным Дьяволом» Роллина, причем отдавал предпочтение второму). Кто-то презрительно именовал Роллина «маленьким Бодлером»… Но родство было очевидно: преемственность от Бодлера к Роллина признавалась и друзьями, и врагами, и им самим. Что же до мнения врагов – ну, назвал же Поль Клодель Райнера Марию Рильке «немецкой посредственностью». Это не убавило величия Рильке и не принесло равноценной мировой славы Клоделю. Литература хранит все; в ней всегда найдутся и почитатели, и хулители. Доброе столетие должно было пройти, чтобы читатели, скажем, заметили совершенно очевидное влияние поэзии Роллина на Огюста Родена: одни лишь «Граждане Кале» могли бы служить постскриптумом к «Неврозам» Роллина.