– Как меня зовут?
– Э-э-э, простите?
– Тебе мозги отшибло вместе с памятью?
Я ошеломлённо смотрел на неё, не зная, что сказать. Сократ быстро зашептал мне в ухо:
– Не обращайте внимания, Есенин! Она так со всеми разговаривает, однако внутри это добрейшей души человек.
Повариха злобно посмотрела на него и наконец встала со стула.
– Ты чего это там ему нашёптываешь, дурень старый? Рассказал уже?
– Прошу прощения? – промямлил Сократ. – Я не пони…
– Всё ты понимаешь! Я что, по-твоему, совсем тупая? Не знаю, как вы меня все называете?
– Нам бы пообедать…
– Похожа я на корову, Пушкин? Говори! – напала она на меня.
– Нет, что вы, конечно, нет, – бессовестно соврал я.
– А на кого похожа?
– Э-э-э, я не могу так сразу, я же вас не знаю совсем.
– А ты смоги! Не то без обеда оба останетесь.
– Золушка, – выпалил я первое пришедшее на ум слово.
Она аж дар речи потеряла, услышав это, но через несколько секунд расхохоталась ещё громче, чем раньше.
– Золушка! Ну даёт, Пушкин! Вот сказанул так сказанул! Ладно уж, накормлю вас, хоть вы и опоздали, да к тому же и вруны все поголовно.
Корова, ворчливо посмеиваясь, огласила меню. Оно состояло из борща на первое и плова с бараниной на второе. К борщу прилагалась сметана и пампушки или чёрный хлеб, испечённый, о чём я узнал позже, в здешней пекарне, к плову – лёгкие овощные салаты. Я попросил всего понемногу и чай. Сократ ограничился салатом из помидоров и огурцов и хлебом.
– На диете, что ли, старый? И чаю не хочешь? Давай хоть водички налью. Нет? Ну как хотишь. Вас, интеллигентов, не поймёшь.
Мы забрали подносы с едой и сели за ближайший столик. Я почувствовал себя немного не в своей тарелке, когда к нам подошёл махавший нам рукой парень.
– Мы рады вас видеть, Есенин, – тёплым голосом произнёс он и протянул мне руку, другой рукой небрежно откидывая со лба прядь густых волос.
– Добрый день, э-э-э… – я уже начинал проклинать Гиппократа за весь этот «идеятизм».
– Не беспокойтесь, дружище. Успеете придумать мне имя, – сверкнул он белоснежными зубами. – По правде говоря, мне даже нравится эта неопределённость. Это как бы открывает простор для воображения, для игры.
– Понимаете, Есенин, – заметив мой растерянный взгляд, вмешался в разговор Сократ, – перед вами самый настоящий актёр, очень талантливый, однако непризнанный, насколько нам известно.