– Вот и пришли, – Сократ так и не ответил на мой вопрос. – Неплохо, правда?
– Да, очень красиво. Сказочный пейзаж.
– Видите, там, за столовой, деревья? Это, так сказать, фруктовый сад, а за ним теплицы и парники.
– Здорово. И что там растёт?
– О, много чего, друг мой! Экзотики, правда, нет, но она нам и ни к чему.
Мы поднялись по ступенькам на крыльцо и вошли внутрь. Столовая оказалась небольшой, зато весьма уютной. Безжалостно – в хорошем смысле – пахло едой. «Оставь печали, всяк сюда входящий» – само собой перефразировалось у меня в голове, пока я смотрел на двухместные деревянные столики, расставленные без соблюдения какой-либо симметрии.
Обедали четверо. Две женщины, одна из которых, черноволосая, сидела за столиком в дальнем углу спиной ко входу и торопливо поглощала пищу. Другая женщина, занимавшая столик ближе к выходу, не первой молодости блондинка с невероятно грустным выражением лица, одетая в ярко-жёлтое платье, вяло ковырялась деревянной ложкой в деревянной тарелке. Когда мы вошли, она подняла глаза, кивнула и вернулась к своему занятию.
Возле широкого окна, в котором я разглядел ветку с крупными краснобокими яблоками, сидели двое мужчин примерно одного возраста, лет сорока. Один из них, крепкий длинноволосый брюнет в белой футболке, был очень похож на грека. По крайней мере, мне почему-то показалось именно так. Он заметил нас и что-то сказал своему сотрапезнику, худому тёмно-русому парню в красной рубашке с длинным рукавом. Тот обернулся и помахал нам рукой. Я нерешительно кивнул в ответ и бросил взгляд на Сократа. Он улыбнулся и тихо сказал:
– Никого не вспомнили?
– Нет, – пожал я плечами.
Мы подошли к окошку раздачи, Сократ облокотился на выступ и громко произнёс:
– Добрый день!
Я тоже заглянул в окно и увидел полную женщину в белом халате с красным колпаком на голове. Она что-то ела, сидя вполоборота к нам.
– Чего раскричался? Глухих нет, – с явным раздражением сказала она, неохотно поворачиваясь к нам лицом.
– О, извините, – улыбнулся Сократ. – Не хотел вам мешать, но нам бы с товарищем…
– Я что, тупая? Поэт, что ли, очнулся? – посмотрела она на меня. – Проголодался небось?
– Ну-у, да, немного, – выдавил я из себя.
– Да не боись, Пушкин, не съем я тебя, – голос у неё был хриплый, неприятный. – Тощий чересчур.
Она громко и вульгарно рассмеялась. И вдруг, без всякого перехода, спросила: