– Он одержим идеей найти путь во второй уровень, – кивнула Маша в сторону Ричарда.
– Его сожгли за это, – ответил Джон. – Он поклялся доказать, что прав, и поэтому никак не может остановиться.
– А кому доказывать?
– В том то и дело, что некому. Те, кто его сжёг, давным-давно находятся на уровне гораздо более низком, чем нулевой.
– Александр тоже хочет доказать свою правоту.
– А стоит ли? Их, наверное, тоже давно нет.
– Отчего же? – удивилась Маша. – Живы, здоровы и прекрасно себя чувствуют.
Джон вдруг хитро улыбнулся.
– Значит, у вас сейчас ночь? – спросил он.
– Да, все спят.
– Я в том смысле, что они находятся на половинном уровне, где мы с тобой можем их навестить. Наши друзья наверняка нескоро закончат свои научные разговоры.
– А куда мы пойдём? – спросила Маша.
– Не знаю. Это тебе виднее.
– Давай навестим философа, – предложила Маша.
– Давай. Ничего страшного, если я пойду в таком виде? – Джон показал на свои римские одежды.
– А что, очень даже оригинально.
– А ты в чём пойдёшь?
– А я ни в чём не пойду, – засмеялась Маша.
– То есть, как это ни в чём? Разве у вас так ходят?
– Во сне – ходят. Хочу посмотреть на то, как он после такого сна будет смотреть на меня в институте.
* * *
Преподаватель марксистско-ленинской философии Пётр Петрович Фролов был человеком очень строгих правил. Заметив, к примеру, на пляже девушку, открывшую для загара тела чуть больше, чем было, по мнению Петра Петровича, положено, он плевался, оскорблял её всякими словами и уходил подальше, чтобы глаза не видели этого форменного безобразия. К сексуальным отношениям между мужчиной и женщиной он вообще относился, как к атавизму. Философ считал, что природа, поставив человека на самую вершину развития, просто обязана была предусмотреть другой способ размножения, нежели тот, которым пользуются практически все животные. Поэтому, Пётр Петрович подавлял в себе любые желания подобного рода, считая их низменными и, естественно, полагал проявления подобных чувств ниже собственного достоинства. Даже исполняя свой супружеский долг, он делал это с чувством омерзения и раздражения.
Однако что бы ни считал Пётр Петрович, а природу перехитрить нельзя. И если мужской организм не выполнял то, что ему положено наяву, он всё компенсировал во сне. В этом случае философ ничего не имел против. Это ведь не он поступал так гнусно и мерзко, это природа, явно недостойная такой личности, как он, творила свои бесстыжие делишки. И он, человек с большой буквы, принимал эти делишки, потому что спал, и не мог себя контролировать, а, стало быть, и не имел ко всему этому ни малейшего отношения. А делишки эти Петру Петровичу нравились. Он ждал этих снов и часто вспоминал их наяву, приукрасив и без того великолепные чувства своей фантазией. К сожалению, с каждым годом этих снов становилось всё меньше и меньше.