Сколько так пролежала не знаю, но в какой-то момент в комнату вошла женщина в странном платье. Она имела приятную полноту и пухлые щеки, за которые наверняка получала много комплиментов.
— Вы очнулись?
Вопрос был обращен ко мне. Но в нем не было ни сочувствия, ни понимания. Только немного удивления, но и оно оказалось очень сухим. Будто от меня только этого и можно ожидать. В смысле, что я не сдохну.
Я разомкнула сухие губы, но первый продавленный связками звук заставил меня закашляться.
Женщина потянулась к тумбочке возле моей постели, взяла графин и с приятным журчанием наполнила стакан.
Я жадно осушила его, только сейчас заметив скудность обстановки. Повернулась и поморщилась, когда спину прострелило болью. На лоб упала прядь спутавшихся белоснежных волос.
– Где я? – спросила хрипло.
Женщина вздохнула, словно объяснять мне что-то – последнее, что она хотела бы делать в этой жизни, забрала из моих рук стакан и поставила его на тумбу.
– За то, что вы сделали, господин сослал вас в Иштгольд, – ее голос стал даже чуточку жестче. – После наказания приказал вас не лечить и вообще надеялся, что вы здесь и скончаетесь.
Я поморщилась при упоминании синеглазого. Его лицо врезалось мне в память крепче звука хлыста, что полосовал мою спину.
– И сколько уже я… кончаюсь? – последнее слово прорезалось с усмешкой.
Женщина просверлила меня взглядом и ответила:
– На удивление долго. Чуть меньше месяца.
Месяц болезненной агонии в сравнении с тем, что я испытала в прошлой жизни? Жестоко, но не смертельно, как оказалось. Но вопрос вот в чем:
– Как же я выздоровела, если меня не лечили?
– Полагаю, все ваша наследственность, – равнодушно пожала плечами женщина, отведя взгляд. Мне показалось, она недоговаривает. – Но не кормить вас никто не велел, а ваше положение обязывает меня поинтересоваться не голодны ли вы?
Так и захотелось капризно ответить, что пусть интересуется, но я по ней увидела, что зла она мне не желает, просто старается держаться отстраненно и будто ждет чего-то.
Чего?
– Жутко голодна, – ответила устало. – Кого-нибудь бы съела.
Глаза женщины расширились на миг и она торопливо кивнула и ушла из комнаты, а я осталась в кровати, не поняв, что это только что было.
Заметила в углу простое высокое зеркало. Судя по тому, что оно мутное, ему лет сто не меньше. Захотела посмотреть на себя. Это желание оказалось почти таким же нестерпимым, как боль перед смертью.