А затем старуха делает нечто совсем уж странное – достает из кармана кусок мела и пишет на доске у ног: «МОЕ». На соседней доске выводит: «ДЛИННОЕ». А на третьей – «ИМЯ». Потом прячет мелок и снова берется за леску.
Я жду объяснений, но старуха молчит.
– Это вы о чем?
– Что значит «о чем»?
– Ну вот, вы только что написали…
– Это инструкция.
– Для кого?
– Для того, кто появится здесь через много лет.
– Но ведь это же мел! Его смоет!
– С пристани смоет, да. Но не из твоей памяти.
Ага, у бабуси совсем крыша поехала. Но я молчу, конечно, – очень хочется еще зеленого чая.
– Допивай, раз хочешь, – говорит она, будто прочитав мои мысли. – Магазина по дороге ни одного не попадется, пока вы с мальчишкой не доберетесь до Оллхэллоус-он-Си…
– Большое вам спасибо. – Я наливаю себе полную кружку. – А вы точно больше не хотите? Там ведь ничего не осталось.
– Услуга за услугу, – отвечает она и глядит на меня зорко, как профессиональный снайпер. – Возможно, мне понадобится приют.
Приют? Какой еще приют? Для душевнобольных?
– Я что-то не понимаю…
– Мне нужно убежище. Схрон. Особенно если Первая Миссия провалится, как ей и суждено.
Да, нелегко с психами!
– Но мне всего пятнадцать лет, – говорю я. – И у меня нет ни приюта, ни… э-э-э… схрона. Уж простите, но…
– Ты идеально подходишь. Неожиданная. Значит, я тебе чай, а ты мне убежище. Ну что, договорились?
Да, папа прав: от пьянчуги легче отделаться, если сначала с ним во всем соглашаться, а потом отправить его куда-нибудь, пусть проспится. А может, психи вроде пьяниц, которые никогда не трезвеют?
– Ладно.
Она кивает, а я продолжаю пить чай, пока сквозь тонкое дно пластмассовой кружки не начинает просвечивать солнце.
Старая карга глядит куда-то вдаль:
– Спасибо тебе, Холли.
Ну, я тоже ее благодарю, отхожу на пару шагов, но потом останавливаюсь и возвращаюсь к ней.
– Откуда вы знаете, как меня зовут?
Не оборачиваясь, она спрашивает:
– А каким именем меня крестили?
Что за дурацкая игра!
– Эстер Литтл.
– Ну а ты откуда знаешь, как меня зовут?
– Но вы же… только что мне сказали.
Сказала ли? Наверное, да.
– Значит, договорились.
И больше Эстер Литтл не произносит ни слова.
К четырем часам дня выхожу на усыпанный галькой пляж, от которого в речную даль тянется нечто вроде деревянного волнореза. Снимаю «мартенсы». На большом пальце темнеет здоровенная водяная мозоль, похожая на раздавленную ежевичину. Мням-ням! Вытаскиваю из сумки альбом «Fear of Music», закатываю джинсы повыше, забредаю по колено в воду. В извилистой ленте реки вода прохладная, будто из-под крана; солнце еще припекает, но уже не так сильно, как на причале, где удит рыбу сумасшедшая старуха. Изо всех сил размахиваюсь, швыряю альбом, будто фрисби, как можно дальше. Особой аэродинамичностью он не отличается: взлетает вверх, пластинка выскальзывает из конверта и шлепается в реку. Черная обложка падает раненой птицей, ложится на поверхность воды. Слезы ручьем льются из и без того зареванных глаз, и я представляю, как бреду по воде туда, где, медленно вращаясь, пластинка опускается к речному дну, резко уходящему вниз, а я все шагаю и шагаю среди форелей и окуней, ржавых велосипедов, костей пиратов-утопленников, сбитых немецких самолетов, выброшенных за ненадобностью обручальных колец и еще бог знает чего…