Танцы устраивались по средам, субботам и воскресеньям. В четырнадцать-пятнадцать лет ватага пацанов закапывала томагавки «войнухи» и перемещалась к танцплощадке. Сперва просто смотреть на скопище людей, узнавать лица знакомых парней и девушек, непохожих на тех, что видишь днем. Расположившись табором за границей света, исходящего от столбов с фонарями, мы «травили» анекдоты, задевали одиночных девчат, спешащих на танцы – в общем, дурачились, как могли.
Взрослея, многие из нас продвигались ближе к павильону, гроздьями висели на его перилах, раскрыв рты, слушали деловые разговоры устроителей танцев. Когда они заканчивались, или когда танцующих разгонял дождик, мальчишки выбегали на круг и кривлялись, вроде бы пародируя взрослых. На самом деле, происходила бессознательная проба своих сил, пацаны незаметно уходили из детства.
Потом пришла очередь упражняться в танцах с нашими соседскими девчонками из тех, кого мы считали почти своими товарищами, не подозревая в них никаких других чувств и потому не стесняясь. Через много лет одна из них признается в первой любви ко мне. Что ж, останется лишь посетовать на превратности судьбы и нашу юношескую близорукость.
На танцах я и приметил Светлану. Раньше я ее не знал, так как учился в другой школе. Отныне танцы перестали быть просто зрелищем, интересным, но чужим. В семье только многозначительно переглядывались, когда я стал гладить брюки, чистить обувь, долго причесывать волосы.
И вот мы идем по тихой улочке, и чем явственней слышалась далекая музыка, тем медленнее становились наши шаги. Что-то в душе перестраивалось, томило тревожным и сладким предчувствием. Внутри меня происходило какое-то волшебное перевоплощение, как в сказке после таинственных слов заклинания, и надо было привыкать к новому своему существованию.
Оттого мы и не торопились, оттого я чисто зрительно и запомнил чью–то увитую виноградом веранду, слепящий свет открытой электролампы, пронизывающий листья густого ореха, фантастическое смешение ярких бликов и увеличенных теней; лицо пожилой хозяйки, мелодичный перезвон о бетонное крылечко таза, куда женщина бросает ослепительно белые комки. Почему–то еще тогда я знал, что буду помнить эти мгновенные видения.
Проходим немую, темную, длинную хату – мою бывшую школу, теперь уже закрытую навсегда. Легкий отзвук грусти. Затем заброшенную церковь с большим, настежь открытым садом, где мы раньше воровали сирень, чтобы сняться на школьной фотографии в конце учебного года.