Торчал в этих очередях и я. Вместе со всеми кричал, нажимал на передних, красный и потный, совал деньги в длинный туннель кассового окошка и выбрасывался из толпы ее прибоем.Это длилось до тех пор, пока в моей жизни не появилась Кострикова. Одно предположение, что она может увидеть меня в очереди расхристанного, на которого кто-то орет, мокрого от этой жалкой возни за билетами, бросало меня в пот и жар, заливало краской стыда.
Теперь я приходил в кассу днем. Часто, особенно зимой, кассирша задерживалась, и приходилось мерзнуть, ежиться под ветром, топать ногами, чтоб не закоченели, отворачиваться от колючей поземки на обратном пути. Но зато я твердо знал, что вечером буду в кино и, возможно, ее увижу, и никакой мороз, самый сильный или скучный дождь, никакой сиверко не мог меня остановить, а надежда увидеть свою зазнобу возле кинотеатра еще больше горячила мою душу.
Обычно билеты брала подружка Светы – прыщавая рыжая толстуха. Я приблизительно знал в какое время она приходит за билетами, и если мы встречались у кассы, я вслед за ней срывающимся голосом шептал в окошко: »Мне один, тоже в этом районе». Прямо просить двенадцатый ряд, где обычно садилась Кострикова, у меня не хватало духу и не позволяла гордость. Приходилось уповать на счастливый случай. Что из этого могло выйти, я не представлял, знал только – что-нибудь необыкновенное.
И однажды судьба коварно улыбнулась мне. Когда я разочарованный полнейшей прозой в покупке билета отходил от кассы, к ней подошла та самая толстушка. Вечером я сидел в кинозале ни жив ни мертв, видя, как Света со своей фрейлиной остановилась и направляется по моему ряду. Проходя, Света в упор посмотрела на меня сверху вниз, и мне показалось, краешком губ улыбнулась. Они сели рядом. Не успел я содрогнуться от восторга, как подскочил какой-то поселковый прыщ из парней постарше и громко попросил: «Паренек, давай поменяемся местами. Света, можно я возле тебя?» Сопротивляться было смешно и оскорбительно. Я торопливо поднялся, стараясь не задерживать на себе внимание. Лицо мое пылало. Только когда начался фильм, я немного успокоился и уже корил себя, что не пришел попозже.
О моих роковых страстях не узнала бы ни одна живая душа, если бы я мог скрывать отчаянье, когда долго не удавалось увидеть Свету. Жизнь тогда становилась бесцельной, я ставил ее ни в грош. Все валилось у меня из рук. Я мог часами пластом лежать на кровати, уткнувшись в подушку, или наоборот целыми днями шататься по улицам вблизи ее дома, возвращаясь затемно синим от холода и голода, уставшим и злым от неудачи.