Рядом с ним аж два диверсанта
оказалось, один пожилой, в диковинной форме да с явно
старорежимными погонами, увенчанными двумя большими звездами, –
интересно, что за звание такое? – и второй, молодой, темнокожий, в
такой же смешной пятнистой форме, но без погон. Негр, стало быть,
из угнетаемого американского рабочего класса. Старый-то, как все
произошло, на землю хлопнулся, да так и остался лежать, а молодой
на ногах устоял, пошатнулся только. Окрик услышал, обернулся,
дернулся было в его сторону, но на винтовку наставленную зло
зыркнул – и ну бежать. Вот тебе и угнетаемый класс! Никакой,
понимаешь, пролетарской солидарности. Нет, Бараков-то все по Уставу
сделал, не придерешься. И «стой» прокричал, и что стрелять станет,
предупредил, и в воздух, значит, пальнул. Ну а затем уж на
поражение, в корпус, как учили. Попал, конечно, с десяти метров
разве промажешь? Тот только руками взмахнул, да и завалился. А у
казарм уже и тревога завыла, на его выстрелы, стало быть. А спустя
минуту-другую – и у батарейцев тоже.
- Слышь, боец, - внезапно охрипшим
голосом сообщил Крамарчук, не поднимая головы, - сесть-то
можно?
- Лежать! – привычно рявкнули из-за
спины. – После трибунала насидишься, ежели к стенке не
прислонят!
- Да спина болит мордой вниз лежать,
я уже вроде не мальчик. Разреши, сяду, а? Если что, выстрелить-то
всегда успеешь. Ну, хочешь, руки за голову заложу?
За спиной раздалось сосредоточенное
сопение – невидимый «боец» размышлял:
- Ну, ладно, хрен с тобой, садись уж,
вражина. Только не дури, а то, правда, стрельну. Одного уж
положил.
- Это негра что ль? – догадался
подполковник, кряхтя, принимая сидячее положение. Отдышавшись, он
подобрал слетевшее с головы кепи, стряхнул о колено пыль и обмахнул
мокрое от пота лицо. – Ну, ты силен, брат…
- Румынский пан тебе брат! – буркнули
из-за спины. – Поговори у меня, диверсант буев! Сидишь – сиди, коль
разрешили, а трепаться приказу не было. Вот счас сдам тебя,
глядишь, перед строем отметят, увольнительную вне очереди дадут,
так хоть в город съезжу! – судя по внезапно разговорившемуся с
«вражиной» часовому, у парня начался отходняк после короткого боя –
вряд ли раньше ему приходилось стрелять в живого человека. Немало
повидавшему на своем веку Крамарчуку подобное было знакомо, увы, не
понаслышке.