С трудом доплетясь до ванны, Виктор включил холодный душ, встал под него и окаменел под тугими струями ледяной воды. Он, наверное, стоял бы так еще долго, если бы за шумом воды не расслышал назойливого дребезжания мобильника. Не вытираясь, Виктор прошлепал в комнату. Звонок раздавался откуда-то из-за кровати. Запустив под нее руку и нашарив, наконец, телефон, он поднес его к уху. Но звонки уже прекратились.
Произошедшие накануне события вспоминались с трудом, преодолевая на своем пути к осознанию путаницу мыслей, обрывки каких-то слов, фрагменты лиц и нагромождение звуков. Он точно знал, что никто не должен был звонить ему в это время. Наверное, что-то произошло или он сам с кем-то договаривался созвониться, а сейчас не может об этом вспомнить. Ленька? Вчера он дал ему свой номер. Значит, должен был и его где-то записать. Вот только где?
Пошарив по карманам, он не обнаружил ничего, кроме служебного удостоверения и нескольких сторублевок. Пистолет тоже был на месте. Он уже собирался повесить кобуру на спинку стула, как вдруг явственно почувствовал запах пороховой гари. Вынув пистолет, он убедился, что тот стоит на предохранителе. На всякий случай отвел затвор. Патрон, почему-то был в патроннике. Вынув обойму, он пересчитал оставшиеся патроны. Их было только шесть. Значит, стрелял. Причем, дважды. Этого еще не хватало! В кого стрелял? Где? Почему? Убил? Ранил?
Сев на кровать и обхватив ладонями мокрую голову, он попытался сосредоточиться, как можно подробнее восстановить события последних дней. Но, чем больше напрягался, тем труднее было это сделать. В памяти возникали картины и эпизоды один другого нелепее.
Виктор прикрыл глаза, и на миг возникшее перед его глазами лицо Вовки Погорелова превратилось в оскаленную, утыканную золотыми зубами пасть на обгоревшем лице бородатого чеченца, все еще сжимающего в костяшках обуглившихся пальцев автомат с обгоревшим прикладом.
Смрад горелого мяса, перемешанный с запахом жженой резины и раскаленного металла – того, что осталось от взорванной «Нивы» – ударил ему в ноздри, и Виктор глухо застонал. Из небытия выплыла самодовольная физиономия Остапчука с широко раскрытыми глазами, в которых отражались, летящие под гору пустые пивные банки и опорожненные водочные бутылки. Они тут же превращались в лица мальчишек, заливавшиеся кровью после каждого выстрела. Откуда-то Виктор знал, что эти мальчишки – солдаты, только что призванные на службу. Он хотел заслонить их собою, отвести направленную на них руку с пистолетом, но почему-то не делал этого. А снайпер с горы все стрелял и стрелял, и на месте упавших появлялись другие мальчишки, такие же беспомощные и жалкие в своей покорности. Вот один из них с продырявленным пулей черепом двинулся навстречу Виктору и превратился в Леонида Портнова. Белесые волосы на его лбу, будто специально кем-то раздвинутые, открывали зияющую рану, извергавшую месиво из крови и мозгового вещества, которое медленно стекало ему на плечо. Лентя что-то говорил, отчаянно шевеля губами, но никто – ни стоящий рядом Востриков, ни Остап, ни Селезень – не мог разобрать ни слова. Стояли, как вкопанные, и безучастно глядели на происходящее. Но вот Генка Селезнев, словно очнувшись, шагнул навстречу Леониду. Он шагал, не чувствуя боли, медленно, с видимым напряжением продвигался вперед, и автомат на плече с расщепленным пулей прикладом слегка покачивалась в такт его шагам.