Но его мистику разрушил вновь вспыхнувший свет.
И Оракул сказал:
– Часто природа требует от нас больше, чем мы можем дать.
И затем уже комментировал что-то им виданное:
– Тут умирало все иносказательное и жизнь обжигала своей реальностью.
Он пожевал какое-то невыговоренное слово и произнес:
– Его стихи – это притча нашего времени.
И далее, видимо, заторопился поведать о той обстановке, которая вооружала чтение тех самых стихов:
– Стакан воды, как правило, непитой, присутствовал как важный атрибут, что лектора тут ждали.
Лектора?
А куда же девался поэт.
Оракул же сказал:
– Надо достойно пережить земное предназначение и приготовить себя для встречи с небом.
Он вздохнул и заключил:
– Научиться понимать любовь так же сложно, как неимоверно трудно переводить на вседоступный… незнакомый тебе язык.
И когда Аспирант кинулся это записать, как бы вдогон тому, что только было сказано, произнес:
– Усмехнитесь в глаза тому, кто скажет, что вы ему сколько-то понятны, поскольку вы непонятны даже самому себе.
И вдруг отдарился четверостишием:
Промчались ресницы туда-сюда,
В глазах безудержная блажь.
Ну что ты на это скажешь,
когда Душу за них отдашь?
И – уже знакомо – хрипловато засмеялся.
Аспирант чуть вскинул веки.
Кажется, что-то потустороннее крылось в искусительных речах Оракула.
Неужели именно это представляет научный интерес для психиатрии?
А тем временем Оракул выдал, видимо, все же афоризм:
– Мелочная жизнь – вот главный памятник гордыне.
И – следом:
– Невежество – серная кислота, в которой растворяются остатки всего истинного, что вознамерилось претендовать на бессмертие. Сейчас невежество выше учености.
После каждого дежурства, докладывая профессору о поведении Оракула, Аспиранта надирало спросить: а почему, собственно, этот плешивый хиляк так уж пристально интересует медицину?
Но почему-то разговор не складывался так, чтобы вывести его на подиум откровения, и будущий ученый продолжал – через стекло – наблюдать за умалишенцем, слушая, а порой и записывая то, что он говорит.
Но однажды в психиатрическом отделении произошел потоп местного значения. Где-то лопнула какая-то труба, и больных срочно начали тасовать по местам их нового пребывания.
Так Оракул оказался в ординаторской.
Куда, естественно, перекочевал и Аспирант.
Сперва они просто молчали.
Потом, если так можно квалифицировать, молчали сложно.