Од - страница 3

Шрифт
Интервал


нашлись развилки. Я с их камней

только и прочитал

проклятья тем, ктО

наяву, во сне

выборы выбирал,

взвешивая, что одна беда

против другой беды,

чтоб обе взять, чтобы ни стыда,

ни жалости – врозь следы.


Хор


СТРОФА 1

Ходит-бродит по стране

мать-гражданская-война –

пока тихо, как во сне,

только ждет свой час она.


Тропы тайные ее

круги узят, всё к жилью

ближе, ближе – вой, вытье,

страх собачий узнаю.


АНТИСТРОФА 1

Я пойду, я встану в строй

в ближний, чтобы не плутать,

увлекусь твоей войной –

хуже мачехи ты, мать.


Кто за этих, кто за тех,

кто за самоё страну!

Слышь России тихий смех:

"Прокляну всех, прокляну".


Корифей

Всякий занесен в ее списки,

глазами рыскаю – вот он,

Сергей Берсентьев,

дата пока одна –

черным ли, красным шрифтом

писать тебя, друг мой ситный,

посеревший от страха пивень

с пегими волосами?

Сам-то как думаешь?


Берсентьев

Что вы такое – память моя

или дурные сны?

Месяц над домом, свой свет лия,

блеском играл блесны.


Как зачарованный – очи вверх –

стою на месте, гляжу –

и рвусь за целью, и целью смерть

вижу, к ней путь держу.


Хор

За разговорами вся прошла

жизнь и еще пройдет.

Город Москва вся белым-бела,

третюю ночь метет.


Берсентьев

Что вы такое – гибель моя

или спасенье мне?


Из хора выходит Женщина.


Женщина

Гибели нет, только ты да я

в этом глубоком сне.


Берсентьева аж подбрасывает от этого голоса.


Берсентьев

Ты как, пришедшая сюда порой смутной?


Женщина

Не бойся, я вдали, меж нами есть версты.


Берсентьев

Да что ж такое эта ночь – кругом страхи!


Женщина

Я – сон твой; иль не рад в ночи меня видеть?


Берсентьев

На этой кухне, в тесноте ее – помнишь?


Женщина

Ты потерпи – еще я облекусь плотью.


Освещение меняется, и хора снова не видно.


Берсентьев

Я, может, и засну, такими страхами

измучив душу, испытав болезную,

я упаду в небытие предутреннее.


Я встану бодр и свеж, готовый к многому…

      СЦЕНА 1


Отдельный кабинет недорогого московского ресторана в стиле "а-ля рюс". В центре стоит стол, на котором в живописном беспорядке валяются кинжалы. Большая чаша с горящим пуншем освещает кабинет синеватым, дерганным светом. Вокруг стола стоят пять человек, в руках у них рюмки с водкой. Видимо, пунш, как и кинжалы, нужны исключительно для антуража. Вся эта обстановка и все разговоры кажутся Берсентьеву какой-то безвкусной пародией на масонские ритуалы, точнее, пародией на изображение этих ритуалов в плохих книгах и фильмах. Тем страшнее становится, когда обнаруживаешь, что весь этот фарс разыгрывается его участниками с полной серьезностью и самоотдачей, а ты один не можешь проникнуться торжественностью минуты.