Далее архимандрит доносил владыке, что сбежавший келарь не приложил руки к описанному в монастыре хлебу и «оружейной казне». В этой связи у Боголепа возникло «ужасное попечение», поскольку он неоднократно говорил Симеону: если в отчетных документах писана неправда, то «нам объяви, а буде пороку не ведаешь, для чего руки не прикладываешь, или ты, келарь, хочешь впредь что дурно святой обители и мне, архимандриту, чинить». На это келарь уклончиво отвечал, что время приложить свою руку еще будет: «…и впредь-де то не ушло».
Симеон действительно вел себя странно, но его поступки сразу после возвращения из Новгорода, по-видимому, были одобрены митрополитом Иовом. 12 ноября 1700 г. на пути из Новгорода ночью он проехал мимо своего Успенского монастыря и остановился в Николаевском Беседном монастыре, где жил до 27 ноября. Со слов Боголепа, Симеон «по ночам» наезжал на Тихвинский посад «ради угождения плоти своя» и «оглашал» тихвинского архимандрита. Из рассказов беглеца следовало, что тихвинский настоятель будто бы самовольно снял печати «в ево келарских сенях, в ево кельях у чюланов печати сняты и замки сломаны», а имущество Симеона похищено. На это архимандрит резонно возражал, что келарь самовольно и тайно вывез из монастыря свое имущество и его претензии безосновательны.
Из челобитной Боголепа следует, что Симеон в 1700 г. многократно доносил на него владыке. Одна из таких челобитных «о счете казначея» была «в черне» составлена в келье Симеона вместе с дворянином Степаном Никифоровым сыном Борановым, а также бывшей игуменьей Введенского монастыря Евдокией и введенским стряпчим Григорием Михайловым, а начисто переписана «потаемным умыслом» в гумне за монастырским полем. Со слов Боголепа, некоторые тихвинские монахи, приложившие руки к челобитной келаря, сделали это, не ведая ее содержания, и затем в этом раскаялись.
Убежав из монастыря, Симеон ездил в Новгород, а значит, донес митрополиту свое ви́дение дел в Успенском монастыре. Поскольку у него не было убедительных доказательств вины архимандрита, он не получил от владыки приказания относительно тихвинского настоятеля. Тем не менее он продолжал настаивать на том, что в тихвинской обители не все благополучно с отчетностью.
Средневековая традиция ведения прихода и расхода отличалась от современной практики. В монастырские документы XVI–XVII вв. записывали не строго все доходы и траты, а преимущественно те из них, которые были важны для повседневного контроля. Поэтому, если у властей не было повода сомневаться в честности тех, кто вел учет, не всегда была нужда сводить приход и расход средств в единую систему денежной отчетности. Московские самодержцы оставляли за собой право верховного контроля над церковной собственностью (особенно при смене настоятеля), но без особой нужды не контролировали повседневные траты монастырей. В начале XVIII в. ситуация изменилась: по царскому указу следовало выслать в Москву все текущие приходо-расходные книги монастырей последних лет. Этот выразительный факт свидетельствовал о проникновении регулярного государственного надзора в повседневную практику средневековой системы отчетности.