Сейчас, в ночи, в комнатной полутьме, светил лишь оклад иконы, а Богородицу не было видно. И вдруг показалось Розе, что не Богородица там, в углу, а бабушкин лик проступил, улыбчивый, добрый.
С тем и заснула. И уже сквозь сон слышала чьи-то шаги возле дома и говор. Подумалось, что это молодежь пришла сирени наломать. Так бывало всегда по весне. Черемуху, сирень ломали. И приснилось ей, будто тоже весна, ночь и она сидит под черемухой, закрывая губы белой веткой. Хороший сон.
Ольга поднялась до зари. Хоть и верила она соседке, которая оставалась хозяйничать, но хотелось самой все увидеть: скотину, огород – все ли в порядке.
Брезжил утренний рассветный сумрак. Звезды выцвели за ночь. Белая заря поднималась. Ольга пошла в огород. Картошка все еще не взошла. Темнела парная земля. Сизый стрельчатый лук топырился чуть не в колено. Редиска стояла в тяжелой росе. А помидоры заросли, нужно полоть. За огородом, в саду густая трава вставала с примятою тропкою к речке. Там, над речкою, гремел соловьиный бой.
«Скотину прогоню, надо с огородом заняться», – решила Ольга. У нее был нынче свободный день, отгульный.
Она подоила корову, молоко процедила и вышла за двор, поглядеть: не выгоняют ли скотину. Вышла за калитку и не поверила глазам: ворота были измазаны черным.
В прошлом году новые ворота ставили, еще светила дерева бель. А теперь: сверху донизу широкими неровными мазками измазаны были ворота. Не поверив глазам, Ольга пальцем тронула темное и поднесла к лицу. Конечно, не дегтем мазали, откуда теперь дегтю взяться; мазали машинной отработкой, мазутом. Ее, Ольгины ворота, ее бабью честь. А может, дочери?
Ольга испуганно огляделась: еще было рано. Только-только заалелась заря робкой полосою над займищем. Утренний сумрак лежал, людей – никого. Сначала хотела кинуться к Солоничу, недалекому соседу и дальней родне, а главное – мастеровитому, на все руки человеку. Может, он построгал бы рубанком – и все. Хотела кинуться, да вовремя спохватилась. Солонич кому-кому, а жене да матери сболтнет. А у тех язык – помело. Пойдет гулять слава. Нужно было управляться самой.
Она еще раз поглядела: боже мой! Так ярки казались полосы черного мазута. Строгать она не умела, а закрасить на месте – не успеть. Не хотелось трогать дочь, а по-иному нельзя.