Когда бы знал, что выживет народ.
Но где орлы? Кругом одни вороны
Да суетится важно всякий сброд.
И ветер века носится по свету,
Глумясь над светом и ведя во тьму.
Господь Всевышний,
помоги поэту,
Чтоб он помог народу своему!
С ним легко и сложно, он прекрасный собеседник, настолько прекрасный, что в пору приглашать доктора Торпеду или логопеда Эспераль, чтобы решить все деликатные вопросы нашего бытия. Правда, и они не всегда могут помочь и лишь неопределенно разводят руками.
А когда ему становится совсем плохо, Васильев уходит в лес. Там у него есть укромные места, где прорастают мицелии шампиньонов, груздей, белых грибов и даже сморчков. Там летят в бесконечность пауки на золотой паутине. Там шепчет ласковые слова нагретый солнцем дождь. Там выпрыгивают из воды затемненных камышом озер, радуясь жизни и своей силе, крутолобые сазаны с красно-черными плавниками. Там подрагивают изумрудные стрелки стрекоз и шумит камыш – таинственно и загадочно.
Мир успокаивает, хочется смотреть вдаль и, улыбаясь, думать о еще не родившейся книге.
Славянский бог смешон и волосат,
Его ступни босые в белой глине,
Нахмурившись, он грозно входит в сад
И губы свои пачкает в малине.
Он велик. В смысле – здоровый, как слон, как КамАЗ с прицепом. Природа дала ему всего и много. И как сильный человек он добродушен и приветлив. И откровенен. Ну не нравится ему что-то, так не делает ничего не значащих комплиментов, говорит все как есть. И на него не обижаешься. Все так. Все так.
Такому бы мост через Волгу вести или на худой конец прозу писать. А он пишет стихи. Поначалу я и подумал – такому ли крестиком вышивать? А потом почитал его стихи. М-да, на вышивку крестиком это не слишком похоже.
Белый яд облаков над прогорклой землей.
Меж деревьев за слоем вскрывается слой,
Разлагаются трупы событий.
Тектонический сон подземелий глухих,
Наркотический бред переулков пустых
И скольженье Земли по орбите.
Позабытая рукопись чьих-то стихов
Превращается в список посмертных грехов,
Обнажается старая кладка.
Нет ни ветра, ни времени, ни голосов,
И покинутый город уныл и суров,
И в душе моей пусто и сладко.
Уверенный голос поэта, знающего, о чем и для чего он пишет. Голос, не похожий на другие. Кто будет спорить с тем, что у Белянского своя интонация, которую не спутать с интонациями иных авторов? Ему нравится вгрызаться в тектонику стиха, выстраивать слово архитектурно. И при этом поэзия не теряется